Печка нагревалась, расслабляющая жидкость плыла по жилам, мягчила тело. Мысль о конфетах для девчонок напомнила об одном письме дочери. В пятьдесят втором пришло, как раз переписку позволили. В тот конверт Тоня, младшенькая, рубль вложила, Видно, Настя сказала, что папке на троицу сорок исполнится. С днем рождения поздравила дочушка. Писал ей в ответ что-то ласковое. Что именно — забылось, но на сердце от того, что писал, осталось хорошее.
А писал Андрон Николаевич вот что:
«Многолюбимая доченька Тоня я получил ваше письмо в котором я стал распечатывать и там нашел рубель денег и сразу заплакал горкими слезами, спомнил, что дочери мои становятся девчатами, а миня досе ичо не видели… Вашей маме много любимой жене Анастасии Петровне шлю пламенный привет и желаю всего наилудшего и пускай не попрекает моим положением за 10 лет лагеря и заткнет язык куда это следует…»
«Многолюбимая доченька Тоня я получил ваше письмо в котором я стал распечатывать и там нашел рубель денег и сразу заплакал горкими слезами, спомнил, что дочери мои становятся девчатами, а миня досе ичо не видели… Вашей маме много любимой жене Анастасии Петровне шлю пламенный привет и желаю всего наилудшего и пускай не попрекает моим положением за 10 лет лагеря и заткнет язык куда это следует…»
Буфетчик неотрывно разглядывал Алтынова. Решив, видимо, что не ошибается, спросил наконец:
— Что, Андрон Николаевич, худо на сердце-то?
Алтынов вздрогнул, откинулся на спинку скрипучего стула, затрудненно выдавил:
— Откуда… знаешь?
— Выходит, не обознался, — буфетчик, выражая удовлетворение, сильно потер кулаком нос и широко улыбнулся.
— Сам-то чей такой? — спросил Алтынов.
— Хоть ты и изменился порядочно… Облез вон. Все равно не обознался. А чей я — тебе ни к чему. Нам с тобой детей крестить не придется… Как добираться думаешь?
Алтынов пожал плечами. Буфетчик посоветовал:
— Пойди в потребсоюз, сегодня Кошуковскому сельмагу должны продукты завозить. Думаю, не откажут. Продуктов там… — пренебрежительно качнул он протезом. — Хватит и тебе места.
2
2
От магазина в Кошуках Андрон Алтынов шел походкой одеревеневшего человека. Объяснял себе: промерз шибко. Но причина была совсем в ином. Котомку нес в опущенной руке, в ней взбулькивала поллитровка. Сначала-то продавщица не хотела давать, некогда, дескать, товар принимать надо, но ей что-то шепнули, и она, ахнув, тут же обслужила необычайно денежного для деревни покупателя. Твердой колбасы, которой кошуковцы не видели издавна и припрятанной «для своих», всполошенная, предложила сама. Взял Андрон и палку колбасы.