— Почему медлишь? Звони Орлову.

— Не буду звонить. Не к спеху, и к нашему конкретному делу не относится. Напишу. Завтра Поскребко, здешний следователь, в Свердловск собирается. Ему в лагере поработать надо. С ним и отправлю.

27

27

В тот день у Александра Львовича Брандта расшалилась печень. Планерку очередного номера провел сварливо, придирался к каждой пустяковине и в конце концов довел себя до желчного состояния. Оставшись один в кабинете, сел в низкое кресло возле дивана, в полулежачем состоянии постарался привести себя в норму.

Подползшая мысль только растравила. Едкая, она была обращена к самому себе: душа неспокойна оттого, что печень болит, или муторно от того, что на могиле отца обнаружил? Там тоже было замысловато. Пришли с женой почтить память — полгода прошло со дня кончины Льва Георгиевича, — цветы положить на холмик. Сдвинул с плиты засохшие стебли букетов, а под ними записка:

«Примите наши соболезнования, Александр Львович. Папина песенка спета, ваша — репетируется».

«Примите наши соболезнования, Александр Львович. Папина песенка спета, ваша — репетируется».

Кто-нибудь из бывших учеников или драмкружковцев? Или кто посерьезнее? Из тех, кому дорога сюда вот, к стенам ратуши, под липы?

Брандт, удерживая ладонь на правом боку, повернулся к выходящему на площадь окну. Из кресла видна была лишь башня трехэтажной ратуши с циферблатом часов и нацистским флагом над ротондой, венчающей эту башню (при Советах здесь размещался музей, теперь — узел связи). Все, что ниже, у земли, — не видно. А там скверик и две престарелые липы, от ствола до ствола — брус с четырьмя веревочными петлями. С утра — на редкость — в петлях никого не было. Может, пока лаялся со своими газетирами, вздернули кого? От виселицы до подвалов политехникума, где служба безопасности, — рукой подать.

Встать бы, посмотреть, позлорадствовать… Не до злорадства было — о себе думалось. Печень разыгралась — что уж душой кривить! — от записки на Семеновском кладбище. Намекал бургомистру Родько про охрану дома, а тот, мужик беременный, посмеивается: немца, дескать, по штату не положено даже мне, отцу города, а от русского полицая какой тебе толк. Увидит у господина редактора перстенек на пальце — возьмет да и сам укокошит. Живи вот и вздрагивай на каждом шагу.

Только подумал об этом — и на самом деле вздрогнул. От звонка телефонного. Не было охоты вылезать из кресла, а надо — звонки всякие бывают, за непочтение можно и по зубам получить. Было и такое. Холеному, изнеженному Александру Львовичу даже вспоминать омерзительно. Ударил задрипанный немецкий солдатишко, просто так, спьяну. Господин Брандт не только ответить, кровь сплюнуть побоялся.