Страдания, которым он сам себя подвергал, являлись для него в полной мере очищением от той неправедной и греховной жизни, полной вредных привычек и нехороших ругательных слов. Так сказать, подготовкой к большому и правильному пути, где не будет места разной гадости, а лишь одни ромашки и исполняемые тенорами-кастратами, слезливые арии про миру-мир, а маю, соответственно, май.

Лежа на кровати у работающего гостиничного телевизора и пытаясь скоротать время до следующей связи с Залупенко, он не пытался бесцельно таращиться в потолок. Он это делал целенаправленно.

Рассуждая и обдумывая все произошедшее, ему хотелось обобщить и передать опыт идущим за ним поколениям, тем самым принести человечеству пользу. Возможно, в момент этих рассуждений, находись рядом с ним, кто-нибудь подостойнее, чем горничная отеля Клара, Гусарову Алексею можно было предложить исполнить духоподъемную и объединяющую песню про Мороз, где есть правильные слова про то, что обниму жену и запрягу коня. Но рядом, чтобы предложить такой нестандартный ход по перегибу палки, никого не было. Поэтому, влекомый жаждою познаний, он продолжал наблюдать в телевизоре голых теток и дядек, вытворяющих под музыку черт-те что и сложные акробатические композиции.

* * *

Когда в указанное время он позвонил Залупенко, тот и в самом деле находился в палате у Механика. Чуть ли не плача, передал Алексею привет от себя и пламенное многоточие от обслуживающего персонала медицинского заведения.

Покончив с этими формальностями, он скороговоркой американского «рэпа», в стиле чернокожих обитателей трущоб добавил, что ни какая полиция их не подслушивает и не контролирует, говорить можно все, что вздумается.

После этого раздался звук сухого выстрела, означающий выразительный залупенковский выдох — типа — отмучился.

Совершив этот выдающийся по смелости гражданский поступок, он тут же отметил его в памяти галочкой. После этого передал трубку Механику.

— Как самочувствие? — с тревогой спросил Алексей.

— Нормальное, ты то как? — как-то совсем без энтузиазма и просветления, слабым, дребезжащим голосом произнес Степан Андреевич.