* * *

В своих предположениях он был прав лишь отчасти, ибо Моррис, бросив девушку в подземелье, вовсе не собирался сживать ее со свету. Приказав хорошенько охранять камеру, он решил держаться от итальянки подальше и не заговаривать с нею без веских на то причин. По пути к своим сокровищам он с трудом преодолевал желание вжаться в стену напротив ее темницы и с суеверным страхом поглядывал на металлическое заграждение: не накалится ли оно от ее жара, не расплавится ли? Действие опаляющих лучей он испытал на собственной шкуре и дня два мучился потом от ломоты в костях. Клеопатра потакала любой его прихоти, ставила ему компрессы, пекла сладости по рецептам местной кухарки и даже выучилась тайскому массажу — в общем, всячески ублажала. А когда в ее услугах отпадала нужда, уходила в соседнюю комнатушку и, вовсе не столь неграмотная, как мнил ее господин, приникала ухом к вентиляционной решетке в надежде уловить хоть слово из его разговоров с подчиненными, хоть что-нибудь, что указывало бы на место заточения ее названной сестры.

А Джулия, которой досталась камера одного заядлого рифмоплета и слагателя посредственных куплетов, поначалу никак не могла оправиться от постигшей ее несправедливости, и злословить африканку ей доставляло немалое утешение. Подбегая то к забранному решеткой узкому оконцу, то к толстым железным прутьям, она кричала о своей ненависти в пустоту, и гулкое эхо рикошетом отскакивало от стен. Вскоре она, правда, повыдохлась. Шипя и искрясь, точно поврежденная проводка, колотила еще некоторое время по исписанной каракулями бетонной стенке — а временем, надо сказать, располагала она, как никогда, — и, набив на руках изрядные синяки, присмотрелась к этим самым каракулям. Автор их умом, конечно, не блистал, однако незадачливой узнице тут было что почерпнуть. Несколько остыв, она раздумала рвать на себе платье в знак протеста и, затаив нешуточную обиду на всех тех субъектов, которые совращают Клеопатр с пути истинного, принялась изучать записи некогда томившегося здесь поэта.

Смекнув, что буря миновала, из смежной камеры высунул нос хитрец и искуситель в обличье экс-заместителя директора, успевший по достоинству оценить красоту пленницы да остаться при этом незамеченным. Забытый Моррисом, он маялся от безделья, пресытился однообразием, однако вовсе не горел желанием вырваться на свободу, потому как на свободе его подстерегала пара прытких пуль тридцать шестого калибра — оптимального, по мнению Дезастро, диаметра для гладкоствольного охотничьего ружья.

— Отчего удостоился я общества столь хрупкого и миловидного создания! — в притворном восхищении воскликнул он, продевая руки сквозь решетку. — Чьи происки вогнали вас в застенки Моррисовых галерей?!