Откинувшись в старинном «вольтеровском» кресле и положив будто обсыпанную пеплом голову на его спинку, Антон снова и снова пропускал через себя то, что безвозвратно уходило. Ни о чем не жалел и ни от чего не отказывался. Лишь один неприятный осадок отягощал его сердце — ложное, но все же чувство причастности к тому, что творили органы безопасности в годы сталинщины.

Взбудораженная память извлекала из далекого и близкого прошлого юношеские увлечения и чувство первой любви, преодоление Мертвого болота и первую кровь бандита от его пули, первое ранение в бою, слежку и ощущение страха за свою семью на чужбине в мирное время. А в результате — наработка жизненного и оперативного опыта, обогащение души, обретение стойкости и мужества. Без этого арсенала труднее было бы преодолеть коварство тех, кто вставал на пути, — Петровых, Краковских, Лодейзенов, немецких контрразведчиков и филеров. Да и пережить семейную трагедию тоже.

Вошел Михаил.

— Я могу с тобой поговорить, папа? — спросил он сухо, присаживаясь на кончик стула и расстегивая ворот модной сорочки.

— Я всегда открыт для тебя, сынок, — ответил Антон.

— Кто ты, отец?

— Странный вопрос, — бросил недоуменный взгляд отец. — Ты же знаешь: был фрезеровщиком на шарикоподшипниковом заводе; за плечами истфак Института истории, философии и литературы; прошел суровую школу контрразведчика, а потом и разведчика, уже в отставке стал журналистом-международником. Внештатник, но ведь печатают центральные газеты и журналы, предоставляют эфир радио и телевидение. Значит, еще нужен людям, а это самое дорогое для меня.

— Я не о том спрашиваю.

— О чем же тогда?

— Во времена брежневщины ты наверняка считал меня вольнодумцем, отступником, чуть ли не отщепенцем, возможно, заговорщиком. Сейчас же то, о чем я говорил тогда тебе вполголоса, открыто пишется в газетах, признают партийные лидеры с трибун форумов.

— Так ведь времена меняются, сынок. То было время застоя, сейчас — период всеобщего переосмысления и очищения. Вскрываются факты преступной деятельности руководителей партии и государства. Выясняется, что не то построили, к чему стремились…

— А ты, ты меняешься, отец?

Антон Владимирович усмехнулся.

— В чем-то, наверное, меняюсь и я, если переосмысливаю все, что с нами было, стало, будет.

— Похвально. А в ту пору ты запрещал мне высказывать свои «крамольные» мысли даже близким людям. Еще Гиляровский заметил, что в России две напасти: внизу — власть тьмы, а наверху — тьма власти. Но многое ли изменилось с тех пор?

— Да, это — история. И это — современность. Пойми, я, сынок, за тебя боялся. Разве мало подобно тебе неординарно мысливших тогда осудили, а то и Родины лишили. Судьбы сотен молодых людей поломаны.