Однако больше всего задело самолюбие лейтенанта то, что к нему прибыл не представитель штаба округа, загодя ожидаемый, а технарь, наверняка забывший тонкости боевой службы у рубежа… Но какой бы огонь ни бушевал в груди лейтенанта, Апраксин давно и четко усвоил, что приказы командования не обсуждаются, что в армии любой — от солдата до маршала — живет по уставам, и поэтому заранее настраивался принимать все как должное, хотя порой чувства и перевешивали, брали свое.

Задержавшись перед входом в казарму, Невьянов поковырял тупым носком сшитых на заказ сапог щербатую ступеньку крыльца, и Апраксина, давно отдавшего старшине распоряжение сменить негодную доску, немало удивило: и как только заметил?.. А когда подполковник совсем уже было занес ногу над порогом, из распахнутых настежь ворот аппаратной недорезанным поросенком заголосил на высокой поте до этого молчавший дизель. Невьянов повернул удивленное лицо к Апраксину, видимо, ждал объяснений, а лейтенант ничего не мог сказать, почему дизелисту пришло в голову опробовать двигатель в столь неурочный час.

Бормоча что-то себе под нос, ведя какую-то безголосую занудливую мелодию, Невьянов от казармы повернул к аппаратной. Апраксин покорно шел следом, в душе кляня судьбу, что послала ему нежданный «подарок».

— Дизелист у тебя молодой? — спросил Невьянов, разом обрывая свою неясную песню. Голос его не предвещал ничего хорошего; во всяком случае, Апраксин не уловил в нем веселых или ободряющих нот.

— Никак нет, — по-уставному выдавил Апраксин, заранее ожидая разноса. — Специалист. Механик второго класса.

— Ага, — согласился Невьянов мало что выражающим тоном, а когда их обоих — Невьянова и Апраксина — окутал горячий сумрак выложенной из кирпича аппаратной, подполковник спросил у солдата:

— Что ж ты дизель-то рвешь, сынок? Ведь тебя на «губу» надо за такое обращение, понимаешь…

Это обязательное невьяновское «понимаешь», произнесенное дважды или трижды, уже коробило Апраксина, резало слух, как прежде всегда резало манерное «кубыть», «надысь», «однако». Ничего не поделаешь, настраивал себя Апраксин, придется терпеть. И потому молчал, до ломоты стискивая зубы.

Такое состояние владело Апраксиным долго. И лишь в умывальной, когда Невьянов начал плескаться под тугой струей воды, широко расставив ноги, чтобы не забрызгать сапоги, Апраксин увидел под лопаткой подполковника глубокую треугольную вмятину, затянутую грубой бугристой кожей, словно оперировавший его хирург торопился и делал положенное ему дело наспех, без старания и любви.