— Арчи, ты уж прости, — зачем-то сообщил Пушкарев виновато собаке и с решимостью встал, сбил с повлажневших ладоней налипшую листвяную шелуху. — Подожди немного, друг. Надо.

Всем его существом владела теперь одна мысль, одно желание, подогреваемые ненавистью к чужому неведомому мужчине, ставшему для Пушкарева личным врагом. Пушкарев жаждал во что бы то ни стало преградить ему путь, одолеть в схватке и хоть этим малым возмездием отплатить за погубленную собаку. И уж ничто не смогло бы его задержать, когда он легко, кошачьим шагом скользнул в распадок между двумя холмами.

Он не запомнил, долго ли шел и много ли минуло времени с тех пор, как он начал преследование. Все его внимание было сосредоточено на том, чтобы ненароком не оступиться, не попасть в какую-нибудь яму, а самое главное — не потерять чужака из виду. Ступни его ног опускались на землю с каким-то особым вывертом, на ребро, отчасти сдерживая ход и причиняя неудобство, которое Пушкарев терпел единственно ради того, чтобы меньше трещали под широкими подошвами предательские сучья. Горло давно уже обметало сухостью, будто после долгого изнурительного бега, а ногти сжатых от ярости в кулак пальцев глубоко впивались в кожу, и Пушкарев не сразу сообразил, откуда в ладонях эта тупая непроходящая боль.

Неотвратимо, хотя и медленно, расстояние между пограничником и пришельцем сокращалось, и то, что сближение надвигалось, что незнакомец, сам того не ведая, держал направление на грунтовку, где, по расчетам Пушкарева, должна находиться оставленная нарядом заставская машина, вдохновляло вожатого, придавало веры в успех.

«Арчи ты достал, — хаотично текли мысли. — Но от меня тебе не уйти. Не дам».

Неизбежность скорой схватки перешла в нетерпение, жгуче охватившее каждую жилку, каждый мускул тела. Ни разу прежде не видевший нарушителя «живьем», Пушкарев догадывался, что взять его будет не просто: сил ему природа отпустила немного. Другое дело, окажись на его месте сержант или тот же здоровяк Баринов… Но и другое знал Пушкарев — то, что никому бы не уступил право на поединок.

«Важно сразу ошеломить, лишить инициативы», — на ходу прикидывал Пушкарев. Но разумным и трезвым этим расчетам мешал то и дело вскипавший гнев за бессловесное, страдающее сейчас немощное существо, оставшееся посреди пустого пространства низины дожидаться возвращения хозяина. И этот гнев чуть не стоил Пушкареву жизни…

На каком-то отрезке пути пришелец резко остановился. Пушкарев едва не проморгал этот момент, поздно сообразил, но все же успел вовремя замереть, мгновенно обратись в зрение и слух. Он уже видел чужака в достаточной близи, но темнота скрадывала детали, лишь в общих чертах, размыто являя пограничнику облик преследуемого им человека. Но Пушкареву и не важны были детали, потому что светловолос или темнорус был настороженный до предела человек, узколиц или, напротив, широкоскул, сейчас не имело абсолютно никакого значения, ибо для Пушкарева суть его обозначалась одним ненавистным словом — враг.