Здесь же, в Питтсбурге, жизнь мчалась, словно экспресс. Земля была покрыта коркой асфальта и бетона, стальные столбы пронзали ее насквозь. Деревья, как и саму природу, сосредоточили в точно отмеренных отверстиях тротуарного панциря, животных быстро разобрали по видам и определили в $№парки. Люди мчались в автобусах и автомобилях, чтобы начать свой восьмичасовой рабочий день, расписанный по минутам. Восемь часов. Работа. Цифры. Никакой поэзии. Восемь. На работу – в восемь, отработать – тоже восемь, под слепящим сиянием ламп дневного света, в потоках искусственного ветра из железных систем подачи воздуха, в одежде из химикатов, съесть свой рацион из продуктов, которые, верно, никогда не дышали, не ходили по настоящей земле, которым не довелось пустить нежные корни в рыхлую, комковатую и надежную почву.

Неужели кухня со знакомой пищей, неужели новая семья, в которой все говорят на языке твоей родины, – это твой новый дом? Неужели родной очаг – это черные волосы, округлые лица, смуглая кожа цвета амбры, ониксовые глаза и смех? Глупая шутка с непереводимым смыслом, дурацкая, но вместе с тем невинная – совсем как дома. Еда так и оставалась едой, но это особое чувство, когда просто говоришь, когда лепишь вместе потрясающие, восхитительные слоги, известные тебе с детства, когда играешь свою роль, которую тебе отвели старейшины, когда собираешься вместе при малейших признаках несчастья, делая при этом особые жесты, в соответствии с обычаем, таким древним, что все уже стало практически врожденным, – о, это была особая, пряная приправа, настолько душистая, настолько сводящая с ума своим изумительным вкусом, что безумные воспоминания заставляли глаза подниматься к небу в немом восхищении!

Что же касается китайцев Питтсбурга, они до сих пор продолжали жить в том ритме, который установился еще в девятнадцатом столетии, когда люди приезжали в Соединенные Штаты, чтобы строить здесь железные дороги, искать золото в шахтах, заниматься сельским хозяйством и ловить рыбу. Лишь немногих увезли сюда силой; другие отправились на чужбину лишь в отчаянных попытках заработать деньги. Десятилетиями борясь с нуждой, они отчаянно трудились, чтобы сложить по крупицам свое богатство. Кое-кто мечтал вернуться домой богачом. Другие работали, чтобы привезти на запад свою жену или семью.

Все разрывались между родиной и чужбиной,- никто не избежал мучительного ощущения, что оставил все любимое и ценное далеко за морями. Каждый из них упрямо верил, что тяжелый труд и самопожертвование позволят им однажды реализовать свои самые сокровенные мечты. Не стал исключением и Сайхун: как и другие, он попал в общую струю иммигрантских надежд. Он также искренне отсылал деньги, надеясь таким образом поддержать своего учителя и двух служек, ибо теперь он был их основным источником доходов. Он также трудился, утешая себя идеей о том, что работает во имя далекой цели, отделенной океаном от прекрасных воспоминаний прошлого.