Слова ускользали, как мыльные пузыри на ветру. Ее опять клонило в сон. Она видела, как Боуман смотрит на нее, улыбается. Он знает. Он все видит. Ему не нужно слов.

На миг ее сморило, затем она снова открыла глаза.

– Знаешь что? – Язык заплетался.

– Что?

– Мне нравится, как ты пахнешь.

Он рассмеялся.

– Я рад. Вот был бы ужас, если бы тебе не нравилось.

– Тебе нравится, как пахну я? – хихикнула она, проваливаясь в сон.

– Мне нравится не только это.

– А что еще?

– Я расскажу, потом. На это уйдет слишком много времени. А тебе сейчас нужно спать.

Боуман наклонился и мягко поцеловал ее в щеку, в лоб, осторожно и нежно, потом в губы. Его прикосновение было легким, как свет. Он выпрямился, все еще удерживая ее ладонь, и последнее, что увидела Халли перед тем, как заснуть, был его образ, возвышающийся над ней, и воздух вокруг него словно светился. Теперь она чувствовала себя не просто в безопасности. Чувствовала, что ее берегут.

49

49

Проведенное в пещере время нарушило биоритмы Халли. После ухода Боумана она проспала двенадцать часов и проснулась посреди ночи. На этаже было темно и тихо, лишь из дальнего конца коридора раздавалось чье-то похрапывание.

Она повертелась с боку на бок, но тело все еще оставалось в дневном режиме. В три ночи она так и лежала с открытыми глазами, стараясь выкинуть из головы мысли о пережитом.

В палату неслышно вошла медсестра со стетоскопом, цифровым термометром и тонометром в руках.

– Я не сплю, можно не ходить на цыпочках. Только свет не включайте, глаза еще болят.

– Конечно. Ночника достаточно. Мне очень жаль, что пришлось побеспокоить вас, доктор Лиланд.

Медсестра, пухленькая низкорослая женщина за тридцать, была одета в белые брюки и больничную рубашку с цветочным орнаментом. «Плачида Домингес, медсестра», было написано на ее именной табличке.