Начальник полиции был явно разочарован, так как, видимо, возлагал на очную ставку большие надежды. Держать под арестом зятя весьма влиятельного, причем не только в церковных кругах, священника Панджарова значило идти на риск крупных неприятностей, если тот действительно окажется невиновным. Поэтому прямо при Мунее Козаров приказал произвести повторный тщательный обыск на улице Кавала: «Проверьте в лупу каждую половицу! — раздраженно потребовав он от следователя. — Потребуется, разберите дом по кирпичику!..»

Теперь Побережнику стало ясно, что послужило причиной ареста. Он сам никаких ошибок не совершил. Поскольку ни его настоящего имени, ни адреса провокатор не знал, полиция, скорее всего, нашла Мунея по словесному портрету, установила за ним наблюдение. Однако, убедившись, что никто из многочисленных знакомых англичанина не является его агентом, а следовательно, он — не резидент, стоящий во главе разведывательной сети, на улице Марии-Луизы, очевидно, решили взять Мунея, даже не имея прямых доказательств, что зять Панджарова связан с русскими. Со стороны контрразведчиков это был вынужденный шаг, продиктованный большой, по их мнению, опасностью, которую представлял этот шпион-одиночка.

Через три дня, когда Побережника привели в знакомый кабинет, по сияющему виду следователя он сразу догадался, что случилось самое худшее.

«Вот видишь, мистер Муней, как мы умеем работать, — торжествующе сказал Георгиев, поднимая прикрывавшую стол газету: под ней лежала приставка-передатчик. — Если тебе дорога жизнь, советую прекратить бессмысленное запирательство…»

Отрицать очевидное действительно не имело смысла. Оставалось одно — молчать.

В конце концов, терпение у следователя лопнуло. «Не хочешь по-хорошему, заставим по-плохому», — зловеще пообещал он, нажимая кнопку звонка.

В кабинет ввалились два дюжих молодца. Ни о чем не спрашивая Георгиева, они подошли к арестованному, каждый наступил ему на ногу, чтобы тот ее мог откачнуться или отступить, и принялись деловито избивать его. Разведчик не издал ни единого стона. В паузах, когда следователь задавал вопросы, по-прежнему упорно молчал.

Совершенно обессиленного, Побережника приволокли в камеру и швырнули на пол. Он долго лежал неподвижно, ожидая, пока немного утихнет разлитая по всему телу боль. Бетон приятно холодил разбитое, опухшее лицо. «Славка пришла бы в ужас, если бы увидела сейчас своего Сашу, — почему-то подумалось ему. — Бедная Славка, она теперь осталась одна…»

— Что касается меня, то я не питал никаких иллюзий, — вспоминал позднее Побережник. — Спасти могло только чудо. Но в чудеса я не верил, хотя в моей жизни и было два случая, которые граничили с чудом: в Канаде, когда я ехал «зайцем» в поезде и был близок к гибели под колесами, и в Испании, когда задремал во дворе штаба за баранкой машины и по этой причине не поехал на повторную рекогносцировку под Уэской, благодаря чему остался жив…