Слушателям уже было отчасти известно то, о чем рассказывал Питу, они вычитывали кое-какие подробности из газет того времени, но при всем интересе, который возбуждает газетчик и то, что он пишет, все-таки любопытнее послушать рассказ очевидца, которого можно спросить и получить ответ.

А посему Питу рассказывал, отвечал, входил во все подробности, благожелательно вступая в беседу с теми, кто его перебивал, любезно откликался на все вопросы.

Кончилось тем, что чуть не через час, пролетевший в разговорах у дверей аббата Фортье на Суассонской улице, заполненной слушателями, один из присутствующих заметил, что лицо Питу омрачилось, и догадался:

– Бедняга Питу совсем устал, а мы заставляем его стоять тут с нами, вместо того чтобы отпустить его к тетке Анжелике. Бедная, славная старая дева! Какое для нее будет счастье вновь его увидеть!

– Да я не устал, – возразил Питу, – я голоден. Я никогда не устаю, а голоден я всегда.

Услышав это простодушное объяснение, толпа уважила потребности желудка Питу и почтительно расступилась; Питу, сопровождаемый самыми упорными и любопытными слушателями, выбрался на дорогу, которая сама вела в Плё, к дому тетки Анжелики.

Тетки Анжелики не было дома; наверняка она заглянула к кому-нибудь из соседей, и дверь была на запоре.

Тут же несколько людей пригласили Питу к себе подкрепиться, что явно было бы ему кстати, но Питу гордо отказался.

– Ты же сам видишь, дружище Питу, – сказали ему, – что у твоей тетки заперта дверь.

– Никакая дверь никакой тетки не откажется впустить послушного и голодного племянника, – нравоучительным тоном возразил Питу.

И, обнажив свою большую саблю, при виде которой женщины и дети попятились, он вставил ее конец в щель между язычком и защелкой замка, с силой налег, и дверь отворилась к огромному удовольствию зрителей, которые более не подвергали сомнению подвиги Питу, видя, как отважно он навлек на себя гнев старой девы.

В доме со времен Питу ничто не изменилось: знаменитое кожаное кресло все так же величественно красовалось посреди комнаты; два-три увечных стула да табуретка подобострастно выстроились вокруг на своих хромых ногах; в глубине стоял ларь, справа – буфет, слева – очаг.

Питу вошел в дом с ласковой улыбкой: убогость предметов обстановки его не раздражала; напротив, все это были друзья его детства. Правда, были они почти такие же жестокие, как тетя Анжелика, но можно было предположить, что, если заглянуть в ларь или буфет, внутри найдется какое-нибудь лакомство, а тетя Анжелика изнутри была такая же сухая и твердая, как снаружи.