Он проглотил три четверти петуха, оставил на донышке горстку риса и сказал:

– Милая тетя, вы ведь больше любите рис, правда? Вам его легче разжевать; рис я оставлю вам.

Тетя Анжелика чуть не задохнулась в ответ на эту заботу, которую она, несомненно, приняла за издевательство. Она решительно приблизилась к юному Питу и вырвала у него из рук тарелку, изрыгая проклятия, которые двадцатью годами позже с удовольствием подхватил бы гренадер старой гвардии.

Питу испустил вздох.

– Ох, тетушка, – заметил он, – сдается, вы пожалели мне петуха.

– Негодяй! – вымолвила тетка Анжелика. – Он еще зубоскалит.

«Зубоскалить» – воистину французское словечко, а в Иль-де-Франсе отменно говорят по-французски.

Питу встал.

– Тетушка, – величественно произнес он, – у меня и в мыслях не было уклониться от уплаты, я при деньгах. Если пожелаете, я поживу у вас на довольствии, но оставляю за собой право составлять меню.

– Прохвост! – вскричала тетка Анжелика.

– Что ж, положим четыре су за рис – я разумею ту порцию, которую сейчас съел, – четыре су за рис и два су за хлеб. Итого шесть су.

– Шесть cy! – возопила тетка. – Шесть су! Да там одного рису на восемь су и хлеба не меньше чем на шесть су.

– Кроме того, – продолжал Питу, – я не считал петуха, милая тетушка, поскольку он с вашего птичьего двора. Мы с ним старые знакомые, я сразу его признал по гребешку.

– Однако он тоже денег стоит.

– Ему девять лет. Я сам его для вас стянул из-под крылышка его мамаши. Он был тогда с кулачок ростом; вы еще вздули меня за то, что я не принес заодно зерна, чтобы его кормить. Мадемуазель Катрин дала мне зерна. Петух был мой, я съел свое добро, у меня было на то полное право.

Тетка, обезумев от ярости, испепеляла взглядом дерзкого революционера.

Голос ей не повиновался.

– Выйди отсюда! – просипела она.

– Прямо так и выйти, сразу после обеда, не переварив пищи? Не очень-то вы со мной вежливы, тетушка.

– Выйди!