Коффин уставился на него и прошептал в конце концов:

— Ты паршивый ублюдок… Какое же чудовище я породил!

— Чудовище? Это не я довел до смерти Мэри Киннегад. Это не я жил с женщиной, которой всю жизнь страстно лгал, что люблю только ее, — тут острота в его голосе пропала. — Я не хотел, чтобы она умерла от моих новостей.

На мгновение дыхание Коффина остановилось. Он вспомнил тот день много лет назад. Таинственное послание, содержавшее фотографии. И письмо. Когда он заговорил снова, его голос был так тих, что с трудом перекрывал треск камина.

— Холли — это тоже из-за тебя? Ты послал те фотографии?

— Я потряс тебя, отец? Я на это надеялся. Ты никогда не мог смотреть правде в лицо. В мое намерение входило лишь открыть Холли Коффин, что на самом деле представляет из себя ее муж. Я не хотел ее смерти.

— Она плохо себя чувствовала одно время, — пробормотал Коффин. — Эти новости сломили ее. Я так и не узнал тогда, кто послал эти фотографии или письмо. И здесь, даже здесь — ты.

— Даже здесь, да. Но если бы не от меня, она все равно узнала бы об этом от кого-нибудь другого, — Киннегад и не думал отступать. — Неужели ты собирался вечно скрывать свою неверность? По крайней мере, тебя должно утешать, что она узнала правду от члена семьи.

— Чудовище, — это все, что мог выговорить Коффин.

— Я только то, что я есть, а именно сын своего отца.

— Ты довел до смерти хорошую, ни в чем не повинную женщину, которая не причинила тебе никакого зла.

— Я же сказал, что это не входило в мои намерения.

— Намерения не имеют никакого значения. Значение имеет только результат. Ты убил Холли этими фотографиями также верно, как если бы ты использовал нож.

Ответ Киннегада был полон презрения.

— Посмотри на себя, Коффин. Ты тут стоишь и лепечешь о своей невиновности. Даже сейчас ты отказываешься сознаться в своей лжи.

— Ты отправишься прямо в ад.

На этот раз смех Киннегада был похож на лай.

— Когда придет время, я воспользуюсь моим шансом, но почему ты так уверен, что сам попадешь на Небо, отец? Можно подумать, что ты вел удивительно непорочную жизнь!

Неожиданно Коффин почувствовал, что он слишком слаб для того, чтобы стоять, и снова опустился в кресло.

— Я всего лишь старался быть справедливым, — бормотал он. — Я лишь старался быть справедливым.