«По долгу своей дружбы я должен был бы утешить вас и помочь вам советом в вашем несчастье. Если я не написал вам до этой минуты, то это потому, что я тщетно искал слова, чтобы смягчить вашу скорбь, или способ исцелить ее. Сегодня же у меня появился не единственный повод думать, что вы скоро вернетесь к нам, и я не могу удержаться, чтобы не поделиться с вами своими надеждами и пожеланиями. Цезарь не будет суров с вами; я чувствую и усматриваю, что обстоятельства, время, общественное мнение и даже, как мне кажется, его собственная склонность делают его с каждым днем все мягче. Я убеждаюсь в этом по его отношению к другим, а что касается лично вас, то его самые близкие друзья уверяют меня в этом. С того времени, как из Африки пришли первые известия, я не перестаю умолять его вместе с вашими братьями. Их отвага, их доблесть, их несравненная братская любовь и непрестанная забота о вас таковы, что, по моему мнению, Цезарь совершенно не может в чем-либо отказать нам».
Остальное письмо целиком посвящено мягкосердечию и великодушию Цезаря. Но хотя с ее помощью и не было достигнуто полное оправдание Лигария, речь Цицерона (который на этот раз выступал куда удачнее, чем в тот раз, когда он защищал Милона) не была от этого менее превосходной.
Покончив с делом Лигария, Цезарь обратил взор в сторону Брундизия: Клеопатра, которая позднее внушит такой сильный страх Горацию, только что высадилась там вместе со своим одиннадцатилетним супругом.
Цезарь принял их обоих у себя во дворце, и в то время как Арсиною тщательно берегли для предстоящего триумфа, для них он устроил пышные торжества, добился причисления их к друзьям римского народа, и, воздвигнув в память победы при Фарсале храм Венеры-Победительницы, велел установить в этом храме напротив статуи богини золотое изваяние Клеопатры.
Эти почести, возданные египетской царице, вызвали большое недовольство у римского народа; но Цезарь прекрасно чувствовал, что он может позволить себе все и, возможно, он просто потерял голову.
Наконец, Клеопатра вернулась в Египет; если бы не это, Цезарь, вероятно, так и не вырвался бы из колец этой нильской змеи, как он ее называл, и не покинул бы Рим.
Африка стойко держалась за Помпея. Давайте вспомним о Катоне, о котором мы совсем позабыли с тех пор как он, как мы знаем, в слезах вернулся в Диррахий после казни пленников. Мы сказали только, что Помпей, который боялся его, оставил его в Диррахии присматривать за оставленным имуществом.
После поражения при Фарсале Катон принял к рассмотрению два возможных случая: если Помпей будет убит, и если Помпей останется жив. Если Помпей будет убит, Катон приведет обратно в Италию оставшихся при нем солдат, а сам потом сбежит и поселится где-нибудь подальше от тирании. – То, что Катон называл тиранией, не было тиранией в прямом смысле слова: это было, каким бы оно ни было мягким, правление Цезаря. Если Помпей останется в живых, он последует за ним всюду, куда бы тот ни направился.