Тем не менее, утром, когда ему сказали, что несут тело Цезаря, он устыдился своей слабости и явился на Форум, где и увидел народ в том расположении духа, о котором мы только что сказали. Когда он появился, один гражданин спросил у другого:

– Кто этот человек, который проходит мимо, такой бледный и испуганный?

– Это Цинна, – ответил тот.

Те, кто услышали это имя, повторили за ним:

– Это Цинна.

А за несколько дней до того один народный трибун по имени Корнелий Цинна публично произнес речь, направленную против Цезаря, и того же Цинну обвиняли в участии в заговоре. Народ перепутал Гельвия с Корнелием.

Из этого вышло, что Гельвий был встречен тем глухим ропотом, который предшествует буре; он хотел уйти, но было слишком поздно. Страх, который заметили на его лице, страх, который народ принял за угрызения совести, и который был всего лишь воспоминанием о прошедшей ночи, тоже послужил к его гибели.

Ни у кого не осталось никаких сомнений, и тщетно бедный поэт кричал, что он Гельвий, а не Корнелий Цинна, что он друг, а не убийца Цезаря: один человек протянул к нему руку и сорвал с него тогу, другой разодрал его тунику, еще один ударил палкой; – полилась кровь. Кровь опьяняет быстро! в один миг несчастный Цинна был уже трупом, и уже в следующий миг труп был растерзан на куски. Из середины свалки поднялась пика, на которую была насажена голова: это была голова жертвы.

Кто-то закричал:

– Смерть убийцам!

Кто-то другой схватил пылающую головню из костра и потряс ею.

Сигнал поняли все. Народ кинулся к костру, похватал из него головни, зажег факелы, и с ревом ринулся, угрожая смертью и пожаром, к домам Брута и Кассия. К счастью, те, вовремя предупрежденные, уже бежали из Рима и укрылись в Анции. Таким образом, они покинули Рим без борьбы, и из их домов их выгнали, если можно так сказать, собственные угрызения совести.

По правде сказать, они рассчитывали скоро вернуться, когда народ, чье непостоянство было им хорошо известно, обретет спокойствие. Но буйство народа – это как буйство стихии; если она разыграется, никто не знает, когда она успокоится.

Вера Брута в то, что его возвращение в Рим будет легким и скорым, была тем более естественна, что он, незадолго до этого назначенный претором, должен был давать игры; а игры были той вещью, которую народ всегда ждал с нетерпением, независимо от обстоятельств. Но в тот момент, когда он уже готовился покинуть Анций, его предупредили, что большое число тех самых ветеранов Цезаря, которые получили от него дома, земли и деньги, входило в Рим с самыми худшими намерениями относительно его персоны.