— Смотри не сорвись,- предупредил я Логачева.

Но все окончилось благополучно,если не считать двух-трех укусов, которыми наградила белка Николая, когда он ее схватил и сунул за пазуху.

Мы разглядывали зверька,погладили его шерстку.И по совету старика Логачев опять спрятал ее за пазуху.

— Вот девка-то будет рада! Приручит ее… До войны она пару выходила,я ей из лесу принес.Забавные были…-проговорил Фома Филимонович и,сразу переменив тему и напустив на себя строгий вид, обратился к нам: — А кому же это зуботычки полагается надавать, а? Кто заставил меня понапрасну трясти кости прошлый раз?Над кем мне расправу учинить? Ты?- кивнул он на Логачева.

Тот покачал головой.

— А кто же: Семенка, Мишутка?

Мы молчали. Я не знал, как сообщить Фоме Филимоновичу о смерти Семена. Держать же старика в неведении было совершенно невозможно.

И я прямо сказал:

— Семена, Фома Филимонович, уже нет… Семен погиб!…

Что-то дрогнуло в лице старика. Он отступил на шаг и, уставившись на меня, спросил:

— Ты… ты что мелешь, Кондрат?…

Руки Фомы Филимоновича повисли, точно плети, он побледнел и, словно еще не веря тому, что услышал, сказал неверным голосом:

— Как погиб? Почему ты молчишь?

Я коротко рассказал о случившемся.

Фома Филимонович опустился на землю, схватился за голову и заплакал:

— Как сына родного любил!… Он был ближе сердцу моему, чем кора дереву… Семенушка,голубчик!… Закопала Танюшка свое счастье в землю…- бормотал он.

Я взял старика за плечи и заставил подняться:

— Мужайся, крепись, Филимоныч. Не тебе одному тяжело- и Тане, и мне, и всем… Что ж теперь плакать — поздно!

Фома Филимонович затих, глядя на какую-то точку, и после долгого молчания проговорил:

— Все пройдет,Кондрат… Все стерплю!Дай только опомниться!-Он вдруг сильно затряс головой, как бы стараясь от чего-то освободиться, и сказал жалобным голосом: — Нельзя же так враз- и забыть Семенку… Нельзя!…