Поистине,Гюберт был настоящим маньяком,если все-таки решился на охотничью вылазку, зная, что где-то в этих лесах бесследно исчезли два его солдата с лучшей собакой.

Мы четверо, затаив дыхание, стояли в кустах на коленях.Вот среди зелени показалась первая телега. На ней- хорошо знакомые лица: Фома Филимонович, Вильгельм Гюберт и Похитун. Фома Филимонович держал вожжи.Гюберт сидел, свесив ноги, лицом в нашу сторону, с ружьем в руках. Похитун полулежал, опершись на локоть. На нем все тот же запомнившийся мне измятый мундир без погон. Гюберт был в высоких болотных сапогах и короткой охотничьей куртке. На голове коричневый берет. Они совсем не изменились за полгода: ни Похитун, ни главарь осиного гнезда.

Сердце мое колотилось, я жадно вглядывался в лицо Гюберта. Вот она пришла — расплата с врагом…

Показалась вторая телега. На ней, как и доложил Логачев, восседали пять, солдат. Все, кроме того, кто правил лошадью, держали автоматы.

Телеги медленно приближались. Нас уже разделяли каких-нибудь пятьдесят шагов…

Ребристая кобыла, неизменный спутник Фомы Филимоновича, плелась вяло, лениво перебирая ногами.

Старик пошевелил вожжами и прикрикнул на лошадь:

— Эй, голуба!

Фома Филимонович казался совершенно невозмутимым, будто и не знал, что должно произойти через считанные секунды. Это было поистине образцовое самообладание.

Оккупанты держались безмятежно. Однако малейшая неосторожность с нашей стороны или промедление могли стоить нам дорого. Сейчас особенно ясно понял я, какое удачное место для засады выбрал Фома Филимонович. Прогнившая кладь должна была отвлечь внимание врагов.

Первая телега остановилась шагах в трех от протока. Фома Филимонович сунул вожжи в руки Похитуна и спрыгнул на землю. Он подошел к клади, наступил на настил и стал пробовать ногой прочность бревен.

— Не засядем?- спросил Гюберт.

— Никак нет,- спокойно ответил Фома Филимонович.- Я же был здесь во вторник, переезжал, держит хорошо.

Он метнул быстрый, косой взгляд на вторую подводу и вернулся к своей телеге. Взгромоздившись на передок, он взял вожжи и прикрикнул на лошадь:

— Шевелись, голуба! Смелее! Чего чухаешься?

Лошадь тронула, робко, с опаской ступила на настил и потянула за собой телегу. Я наблюдал, сдерживая дыхание. Фома Филимонович неожиданно хлестнул лошадь- она рванула, и телега вдруг с треском осела и погрузилась вместе с настилом в воду по самые ступицы.

— Черт!- выругался Гюберт и поднялся на телеге во весь рост.- Я же спрашивал тебя, псина старая: засядем или нет?

Фома Филимонович покачал головой и промолчал, как бы соображая, что предпринять дальше.