— От вас зависело, чтобы англичан здесь было двое.

— Вы забываете, что… — Цератод схватился за сердце.

— Идите, ложитесь спать. Завтра надо будет встать ровно в шесть утра. Пока вы дойдете до этой чертовой деревни…

— Кто вам сказал, что я пойду?.. Я категорически протестую…

— Скажите прямо, что вы боитесь, как бы вас завтра случайно не задело…

— Нет, это выскажите прямо, что выбоитесь!.. Сами боитесь…

— Да, боюсь. И поэтому пойдете вы. Не хотите же вы, чтобы я назначил руководителем завтрашней операции майора Фремденгута? Майор Фремденгут согласен. Или, может, собрать всех и проголосовать? Давайте проголосуем, а? Великая вещь — настоящая демократия! Мообс! Вставайте и позовите-ка сюда обоих наших коллег! Нам нужно кое-что проголосовать. И заодно проголосуем и вопрос о моем новом заместителе. Мне нужен человек храбрый и решительный. Фремденгут вполне подойдет. И он тоже майор.

— Я сейчас, сэр! — весело крикнул Мообс из клетушки.

Ну, конечно же, он не упустил ни слова из этого разговора и был страшно доволен таким блистательным посрамлением презираемого им гусака.

Цератод с полминуты колебался, потом горько фыркнул:

— Хорошо, я завтра пойду… Но если я не вернусь…

— Вы вернетесь, Цератод, — благожелательно улыбнулся Фламмери, — вернетесь героем, живой и здоровый… Мообс, не надо никого звать! Спите спокойно!..

Вскоре хлынул ливень, и оттого, что всего в нескольких шагах по ту сторону входной двери дрогли под неверной защитой убогого шалаша промокшие до костей эмигранты Нового Вифлеема, пятеро борцов западной цивилизации чувствовали себя под толстым каменным сводом пещеры особенно уютно и умиротворенно.

И если все же время от времени взоры Фламмери и Цератода затуманивались беспокойством, то меньше всего оно было связано с тревогой за здоровье полуголых джентльменов, тоскливо сбившихся в кучу под жалкой, безбожно протекавшей крышей шалаша. Мистера Фламмери томило сомнение в исходе завтрашнего мероприятия. Но стоило, однако, его взгляду упасть на Фремденгута и Кумахера, и на душе у него снова становилось легко и спокойно. Казалось, оба эсэсовца излучали мощные, ощутимые на ощупь волны стойкости, неутомимости, невозмутимой уверенности в успехе.

Спать улеглись пораньше, чтобы получше выспаться.

С первыми лучами солнца в пещеру вызвали Гильденстерна. Он вошел как-то бочком, мокрый, продрогший, невыспавшийся и жалко покорный. Мообс был прав: со своим отвислым брюшком, длинноногий и короткорукий Гильденстерн действительно смахивал на кенгуру.

Ему дали горячего кофе, полную тарелку свиной тушонки. Он поел, напился, обсох, согрелся — и ожил.