Директор, стараясь скрыть смущение, кашлянул, поискал глазами Калинченко, сказал:

— Товарищи, уважаемая Ефросинья Павловна любезно согласилась передать в фонд нашего музея дорогую и памятную ей вещь — чашку, которой пользовался Юрий Прокопович, находясь в подполье. Пожалуйста…

Ефросинья Павловна вынула из сумочки знакомую нам выщербленную чашку без ручки, подошла к полке, поставила на свободное место, после чего все стали расходиться. Вечером был небольшой банкет, устроенный в самом просторном классном помещении. Собралось человек двадцать. Мое место оказалось ближе к двери, наискосок от почетного гражданина Рачихиной Буды, справа от него сидела сияющая Ефросинья Павловна, слева — директор школы, председатели колхоза и сельсовета. Осенний деревенский стол ломился от обилия еды. Налили вина. Первый тост предложили сказать Байде. Он встал с бокалом в руке. Молоденькие учительницы, подавшись вперед, ели его восторженными глазами, ожидая услышать что-то особенное. И мне хотелось, чтоб Байда сказал такое, что не только запомнилось бы, но и переходило из уст в уста, передавалось детям.

— Дорогие друзья! Дорогие земляки! Вот перед вами печь, — показал Байда на нее рукой. — Плохо, когда в стужу она не согревает тело, но неизмеримо хуже, труднее, когда перестает согревать нашу душу народная любовь. Так выпьем за то, чтоб любовь народная всегда согревала нам душу и чтобы мы были всегда достойны этой живительной любви!

Он выпил под аплодисменты, за ним — остальные. Второй бокал выпили стоя, не чокаясь, в память тех, кому не судьба сидеть за этим столом. Потом тосты зачастили, и чем ниже становился уровень вина в бутылках, тем свободней чувствовали себя сотрапезники. Они словно сбросили лишние, мешающие им одежды.

Внимание по-прежнему сосредоточивалось на Байде, да иначе и быть не могло. Он был одарен теми качествами, которые привлекают к себе симпатии окружающих, которые делают человека душой компании. Его энергию, казалось, можно было измерять киловаттами… Он мог говорить одновременно со всеми: непринужденно и гладко, без усилий, словно играя.

Постепенно застолье разбилось на группки. Завязались оживленные разговоры.

— С автотранспортом абсолютная труба… — гудел без конца председатель колхоза. — Мне самому ездить не на чем! Свекла тоже лежит на поле… Я, председатель, езжу на… натуральной развалине! Стыдно смотреть. Мне уж дали прозвище «председатель-гну». Прошу, прошу, и никакого толку…

— Самое главное в жизни, — доказывал председатель сельсовета, — ничего ни у кого не просить. Быть независимым и гордым! Потому что если я дал тебе, то, значит, ты — мне? А что дальше?