— Рад слышать. И..?

— Скоро тепло…

— Вскроется лед, расцветут цветы, и…?

— Можно будет ходить в белой рубашке. Я так это люблю… когда вы в белой рубашке.

— Понимаю. Маяк в темноте. Идешь ты, наконец? Продолжим фенологические беседы на свежем воздухе.

— Ладно, пошли, что ли… Там тепло, а полушубок я продала. Он ненужный сейчас… Виконт?

— КАК? Продала? Это что мы… съели треть полушубка? Это я тебя сокровищем назвал? Стоило на пару часов завернуть тебя в мою бекешу, как ты решила вступить пайщиком в обладание ею? Ты ведь на это рассчитывала? Александрин, если я имею силы смеяться, так это только от врожденного легкомыслия и… сквозь слезы. Так, морозы продлятся еще с месяц, если не больше, ах, Сашенька…

— А что б мы ели? За деньги давали только полхлеба. Я не виновата, что они такие… — он, кажется, не очень сердится, или сердится как-то грустно. — Мы что же, месяц никуда не двинемся отсюда? А когда это съедим?

— Продадим мою бекешу.

— Жалко, что вы!

— Жалко тебе? А себя не жалко? Саша, ты же южанка, ты уже сейчас дрожишь, глупышка!

— Это я вас боюсь… — сказала Саша, которой обращение показалось верхом нежности.

— Сиди возле огня. Я разжег печь, может, твой панический страх передо мной пройдет. Кому ты продала, проезжающие возы — фантазия, конечно?

— На базаре, он в ложбине, между холмами, видно сразу…

— Совсем от рук отбилась. Так кому?

Саша покорно описала площадь и дядьку на возу.

Она не решилась его остановить, когда он встал, вышел, отвязал лошадку и повел ее в деревушку. Когда он вернулся, а отсутствовал он часа два, в руках у него был Сашин полушубок, подбитый светлым мехом.

— Второй этап натурального обмена прошел блестяще. Держи. И это. Станешь тайком от меня менять на еду, когда придет настроение побаловать своего раненого друга Шаховского.

Он протянул ей большие карманные часы на цепочке.

— Друг Шаховской, а куда же мы без лошади?