Он замолчал, прикидывая, как поточнее пригнать обструганные уже доски, потом продолжил с не меньшей экспрессией:

— Жаль, что не поехать в Петергоф. Я его очень люблю, ты знаешь. И Павловск! Саша, какие места! Славянка — красавица! А ты заметила, что вода во всех каналах и речках, и в Неве разного цвета? Свой характер и настроение… Между прочим, Семен тебе не компания. Не заводи с ним задушевных бесед. А то я слышал вчера начало твоей душеспасительной речи… Хуже не бывает.

— Виконт, он единственный Курнаков, которого можно, если не исправить, то нейтрализовать как врага. Добиться пассивности.

— Этого у него и без твоего вмешательства хоть отбавляй.

— А почему не поехать туда?

— Теперь прыгать пошла. С мысли на мысль. И понимай ее, как хочешь, — посетовал Виконт, обращаясь, по-видимому, к лежанке, над которой работал. — «Не пойти». Ехать сейчас, можно сказать, не на чем. Это далеко. Но! — он «ударил» пальцем по воздуху и многообещающе подмигнул. — Сыщу автомобиль — отвезу!

— Автомобиль? Будет тарахтеть и дымить, как ваш в Раздольном? — поддела Саша. — Виконт! А вдруг во всех этих событиях разобьют скульптуры, памятники? Разрушат дома?

— Страшно даже, как допущение. К несчастью история знавала и такое, — он опустил молоток и остановил хмурый взгляд прямо перед собой, как будто там уже лежали в руинах бесценные шедевры. Потом перевел глаза на Сашу и, убеждая ее и себя, сказал:

— Но ведь все-таки люди и с той, и с другой стороны. Рука не должна подняться. Это общечеловеческое сокровище.

Саша энергично покивала головой, но спросила о другом:

— А если мне нельзя, зачем вы с ним говорите, пьете?

— Семен — не общечеловеческое, если речь о нем. Даже не наше с тобой. Мое. Опять метнулась в сторону?

— Поэтому я и хочу разобраться, чтó вам в нем нравится. Может, и я его полюблю. Пожалею. Он жалкий? Вы ведь к нему лучше относитесь, чем например, к Виктору Васильевичу Курнакову?

— К кому? А! Пожалуй. Хотя…

— Значит, подводим знаменатель: он не совсем потерянный человек.

Виконт присел после трудов на пуф, что в их спартанском быту означало крайнюю степень удобства и неги.

— Задумала его перевоспитать? Оставь эти бредни, ради Бога! «Знаменатель!» М-м-м… У меня-то с ним связаны воспоминания детства.

— Да? — Саша спрыгнула, подошла к нему и засверкала глазами.

— Нет, нет, Александрин. Рассказов не будет, я пошел. О-о! Зачем это? Я же не ребенок. А тебе все равно, какую? — Виконт озорно глянул на мятную конфету, которую Саша сунула ему в руку и другую, лимонную, оставшуюся у нее. — Мне — ту, пожалуйста.