– По местам, – приказывает Бертанваль, отступая на пять шагов.

Как распорядитель дуэли, он держит в руке длинную трость, чтобы вовремя прервать поединок в том случае, если один из соперников допустит ошибку или будет ранен. Заслышав его голос, дон Эрмохенес, хирург и секунданты отходят подальше от дуэлянтов, которые в этот миг поднимают шпаги. Библиотекарь замечает, что Коэтлегон первый, приветствуя адмирала по правилам этикета, подносит гарду к лицу; однако адмирал ограничивается тем, что лишь приподнимает свое оружие повыше, прижав локоть к груди.

– За дело, господа, – приказывает Бертанваль.

Сердце дона Эрмохенеса так сильно колотится, что он слышит его удары; будто бы ему самому, а не адмиралу, думает он, пришлось оказаться в центре луга с клинком в руке. У библиотекаря прямо-таки душа уходит в пятки, когда он видит, как Коэтлегон облизывает губы, сгибает ноги в коленях, ставит левую руку на бедро и принимает эффектную позу фехтовальщика, напоминающую рисунок на гравюре. Адмирал поднимает свободную руку, сгибает ее под прямым углом и чуть расслабляет предплечье, клинок его шпаги сейчас находится чуть выше обычного, а острие – на уровне лица, словно он хладнокровно целится сопернику в лоб. Можно подумать, что ничем иным в жизни он и не занимался. Зачарованный, несмотря на охвативший его ужас, чувствуя в отдалении свирепый оскал аббата Брингаса, дон Эрмохенес замечает, что Коэтлегон не сводит глаз со шпаги противника, в то время как адмирал, ни на что вокруг не обращая внимания, пристально смотрит ему в глаза, словно реальная опасность заключена именно в них, а не в каком-то глупом куске железа, полностью подчиненном воле этого взгляда. Так они стоят несколько секунд, которые для библиотекаря тянутся нестерпимо долго, неподвижно изучая друг друга. Их шпаги застыли в нескольких дюймах одна от другой. Коэтлегон не выдерживает первый и чуть приближается, одновременно наклоняя тело вперед, словно проверяя реакцию противника. Но вот клинки наконец сближаются, и звон металла, серебристый и тонкий, плывет в сыром утреннем воздухе.

Полное отсутствие мыслей, освобождение от всего, что не является концентрацией тела, удивительное внутреннее спокойствие. Странная отрешенность от происходящего. Вот что испытывает адмирал, сжимая рукоять шпаги и наблюдая за действиями противника, за связью человеческого взгляда с движениями клинка, которая обнаруживает себя секундой позже. Связь между глазами Коэтлегона, на сей раз уже не презрительными, а сосредоточенными и тревожными, и острием шпаги, которую дон Педро чувствует в трех или четырех пядях от своего тела. Ранения, смерть, жизнь. Сейчас, когда вражеское орудие переходит в наступление, совершая обманные маневры и норовя преодолеть защиту, которую, не размышляя, выставляет адмирал, движимый исключительно инстинктом выживания, он чувствует угрозу гораздо ближе, он физически улавливает вероятность контакта клинка со своей плотью, которая отзывается едва уловимым холодком где-то в паху. Обманчивым и коварным.