Через несколько минут двери снова отворились и секретарь паши пришел спросить меня о здоровье. Подарки расположили Али-Тибелина в мою пользу.

Секретарь пошел вперед и провел меня по целому ряду комнат, убранных с неслыханным великолепием. Диваны были покрыты прекраснейшими индийскими и персидскими тканями, стены увешаны богатым оружием, а на деревянных полках, расположенных как в каком-нибудь лондонском магазине, стояли китайские и японские вазы и севрский фарфор. Наконец на краю коридора, обитого кашемиром, поднялся занавес из золотой парчи и я увидел Али-Тибелина. Он сидел, задумавшись, ноги его были спущены с дивана, пальцы унизаны каменьями и перстнями, и он опирался одной рукой на вороненую секиру. Секретарь, который привел меня, подошел к нему, сложил руки на груди, поклонился почти до земли и сказал, что я тот англичанин, которого прислал к нему благородный сын его, лорд Байрон, и который привез ему подарки. Лицо Али, которому длинная седая борода придавала удивительную важность, приняло неизъяснимое выражение кротости, он сделал знак драгоману и секретарю, чтобы они удалились, и сказал на франкском наречии, что было уже большой милостью, потому что обыкновенно Али-Тибелин говорил только по-турецки или по-гречески.

– Очень рад тебе, сын мой, я всей душой люблю твоего брата, лорда Байрона, люблю и вашу землю. Англия – моя верная союзница, она присылает мне оружие и добрый порох, а Франция только советы да представления.

Я поклонился.

– Ласковый твой прием, – сказал я, – придает мне смелости попросить тебя об одной милости.

– Какой это? – спросил Али, и чело его подернулось легким облаком беспокойства.

– Мне нужно как можно скорее оказаться в Архипелаге, а для этого надо проехать всю Грецию. Царь в Греции не султан Махмуд, а ты, так сделай милость, дай мне пропуск и конвой.

Лицо Али прояснилось.

– Сын мой получит все, что ни пожелает, но он ехал ко мне так далеко, рекомендован мне таким знатным господином и привез мне такие прекрасные подарки, что нельзя же ему уехать, не погостив у меня хоть немножко, сын мой поедет со мной в Кардики.

– Я уже говорил тебе, паша, – сказал я, – что мне крайне нужно как можно скорее быть в Архипелаге, и ты можешь поступить со мной великодушнее, чем царь, который отдал бы мне все свои сокровища. Не держи меня, дай мне конвой и пропуск.

– Нет, – сказал Али, – сын мой поедет со мной в Кардики, а потом, через неделю, может ехать куда ему угодно, я дам ему казначейский пропуск и капитанский конвой, но пусть сын мой посмотрит, как Али через шестьдесят шесть лет исполняет обещание, которое дал матери на смертном одре ее. Эх! Попались они мне, гнусные твари! – вскричал он вдруг, схватившись за свой топор с силой и живостью молодого человека. – Теперь они в моих руках, и я истреблю, истерзаю их всех до последнего!