Я замолчал. Закурил сигарету. Иванов тоже курил. Он уже не сидел на табурете, а стоял, прислонившись спиной к двери и сложив руки на груди. Его длинное, худое лицо, заросшее рыжеватой щетиной, было сурово-сосредоточенно.

— Мне совестно сегодня перед вами, — сказал он. — Совестно перед моими единомышленниками — соотечественниками, которые давно уже стали на путь борьбы с врагом. Но я счастлив, что мои мечты сбылись. Заверяю вас: если бы вы не нашли меня, я сам нашел бы вас. Конечно, подразумеваю не вас лично, а вообще партизан, подпольщиков.

— Вижу: вы понимаете, какая ответственность ложится на тех, кто встает на путь подпольной борьбы, — сказал я, — и я рад, что мы обратили внимание именно на вас. Хочу только предостеречь: ваше сотрудничество с партизанами никак не должно вызывать…

— Хотите сказать — подозрений? — перебил меня Иванов.

— Не только подозрений, а малейших перемен в вашем образе жизни. Вы должны так же старательно исполнять обязанности бригадира уборщиков, угождать начальству, как и прежде.

— Это я сумею, — уверенно сказал Иванов. — У меня хватит терпения на все. Так что можете на меня полностью положиться…

Иванов не принадлежал к числу говорунов (в этом мы в дальнейшем убедились), но на этот раз все, о чем он думал за многие месяцы гитлеровской оккупации, что переполняло его душу, — все вырвалось наружу. Передо мной сидел измученный, но непокоренный человек: патриот, мечтатель, человек, безмерно влюбленный в свою — самую гуманную из всех профессий — профессию учителя.

Начал он издалека, со своего детства, и вместе с ним я перенесся на Урал, в крохотную деревеньку Троицкую, затерявшуюся среди бескрайних оренбургских степей.

— Всех детей нас было шестеро, — рассказывал он, — а я самый старший. Оттого мне и доставалось больше всех. С малых лет помогал родителям. Был нянькой у младших братьев и сестер. Тогда и узнал впервые, что значит — присматривать за детьми, воспитывать и обучать меньших. Жизнь в первые годы советской власти была нелегкая. Отец и мать ходили в степь на заработки, мы оставались дома, и я, как старший, должен был все делать. Иногда по целым неделям сам хозяйничал.

Когда пришла пора идти в школу, пришлось распрощаться с отцовским домом и перебраться в соседнюю деревню, за пятнадцать километров, потому что в нашей школы не было. Жил у чужих людей, только по воскресеньям наведывался к своим. Нелегко было мне, но я любил учиться, особенно же любил своих учителей. Еще до вступления в комсомол у меня родилась мечта: буду учителем. И по окончании десятилетки без колебаний потел на учительские курсы. Сколько радости было, когда я впервые вошел в класс уже не как ученик, а — учитель!