Вот тогда, окончательно потеряв надежду раскрыть подпольную организацию, Шкуратов и вспомнил про фотографию, которую еще до войны на всякий случай оставил у себя. Пригодилась-таки!

Так размышлял Дмитрий Красноголовец, сидя в ту ночь на мокром цементном полу одиночной камеры гитлеровского застенка.

А наутро — опять длинные узкие коридоры, опять лестница — только теперь уже наверх, опять подталкивают автоматом в спину. Идут. Но только минуют дверь вчерашнего кабинета. Идут дальше по коридору, сворачивают налево.

— Halt!

Пришли. Кабинет просторнее вчерашнего и лучше обставлен. На стенах — два портрета. Побольше — Гитлера со свастикой на левом рукаве. Поменьше — Гиммлера в черном мундире. Два фюрера: фюрер третьего рейха — маньяк, обуреваемый жаждой стать властителем всего мира, и рейхсфюрер СС — главный атаман кровавой шайки убийц и грабителей. А вот и двое из этой шайки: вчерашний «знакомый» — офицер, допрашивавший Дмитрия, и хозяин кабинета — тоже офицер, и по возрасту, и по званию, и, наверно, по должности старший. А где же третий? Где «штатский», который вчера схватил Красноголовца на улице, а после служил за переводчика? Нету. Неужели без него обойдутся?

Офицер, ведший вчера допрос, что-то тихо сказал хозяину кабинета и, пройдя мимо Красноголовца, стоявшего посреди комнаты, исчез за дверью.

— Подойдите ближе и садитесь, — выговорил раздельно и четко эсэсовец.

Дмитрий сел.

— Я буду спрашивать, а вы будете отвечать, — продолжал немец.

И началось то же, что вчера.

Выслушав ответы на устную анкету, он тоже показал Красноголовцу фотографию, и тому ничего не оставалось, как дословно повторить свой вчерашний рассказ.

— Это нам известно, — протянул офицер, — все это мы слышали от вас вчера.

Произнес это таким тоном, будто бы не он заставил говорить Дмитрия.

— Да разве я могу сказать иначе, если оно так и было? — удивился Красноголовец.

— Допустим. — Гестаповец начал выстукивать пальцами по столу какой-то мотив. — Допустим, вы нам сказали правду. Но нам этого недостаточно. Может быть, вы что-нибудь добавите к вашему рассказу?

Подумав немного, Дмитрий сказал:

— Вот разве что забыл я сказать, когда сделана эта фотография. Первого мая сорок первого года в Здолбунове была демонстрация. Но я на эту демонстрацию не захотел идти и попросился дежурить. А после демонстрации, когда все железнодорожники вернулись на станцию…

— Об этом не нужно. Это нас не интересует, — перебил его немец. — Лучше скажите, чем вы занимались последние два года?

— Я, господин начальник, по специальности не милиционер. Я портной. В милицию меня забрали большевики. Пришлось из двух зол выбирать меньшее. Я и подумал: лучше в милицию, чем в армию. В милиция хоть какую-нибудь копейку можно зашибить. Увидишь: шофер выпил в буфете кружку пива, а потом сел за руль. Подойдешь: «Ну-ка, давай права». А он вместо прав червонец тычет. Или налузгает на перроне какая-нибудь бабенка семечек. Подойду, козырну: «Платите штраф, гражданочка!» Заплатит. А квитанцию можно не выдавать. Правда, попадались такие, что требовали, но…