– Перекинулись двумя тузами…

– На равных разминулись.

– Немца-то наши ловко срубили. Так и грёкнулся, – сказал долговязый и поправил на плечах лямки вещмешка, в котором лежал их боезапас.

– «Ишачка» тоже подбили. Долетит ли?

– Наш долетит.

– «Мессеры» вчетвером навалились. Как коршуны. Видать, «петляковых» хотели прихватить, а не вышло.

– За переправу бьются. Значит, уже пошли.

– Посмотреть бы, как немец упал.

– Что там смотреть? Думаешь, сухари кругом рассыпались?

Бойцы сдержанно засмеялись.

Снова двинулись вперёд. Чавкала под ногами набрякшая дождём земля. Сипели износившиеся сапоги и швы армейских ботинок. Шли молча. Сосняк уже темнел впереди, озарённый уходящим туда же, за дальнюю кромку леса, солнцем. И там, куда уходило запоздалое светило, там, за лесом, далеко, за лугами и полями, которых отсюда не увидать, протекала среди вот таких же ольх и сосен речка Ветлица, сияя такими же золотыми отмелями и песчаными берегами с печурками ласточек-береговушек. Она текла в лугах, в полях, каждую весну засеваемых рожью и овсом, среди сенокосов и болот, а потом пряталась в сосняке, вот в таком же древнем сосняке, как и этот, к которому они подходили. Но там, куда уходило солнце, судя по канонаде, были уже немцы. Ещё неделю назад невозможно было представить, что, остановленные, запертые на Десне, немцы так быстро и глубоко вклинятся в оборону наших фронтов, и, вклинившись, разорвут их на части, и Западный, и Резервный, и Брянский, и, что, разорвав их, начнут так же стремительно действовать на охват и уничтожение целых армий в больших и малых «котлах». И что – судьба какого-то маленького села по имени Подлесное в этих огромных по своим масштабам и жестокости событиях? Что – судьба двух отрядов, наспех сведённых из курсантов и бойцов разбитого полка?

Нелюбинцы, Донцов и ещё двое держались особняком. Воронцов всё время к ним присматривался. Одеты кое-как. Грязные, обросшие и, видать, завшивленные. Вооружены винтовками. Подсумки протёрты до дыр. В подсумках вместо патронов – сухари. Патроны носят в карманах. Пилотки на головах – как помятые консервные банки. Воины… Воронцов вначале подумал, что старшина спихнул ему самых завалящих, с кем не хотелось в трудную минуту оставаться самому. Однако, приглядевшись повнимательнее и вспомнив их в бою, под бомбёжкой и в поле под минами, понял, что ошибся. Было в них нечто такое, что внушало уважение и даже почтение. Траншею они держали стойко. Долговязый ничего себе, с характером. Это он выкрикнул особняку пару ласковых, когда их хотели расстреливать.