— Гей, гей! — кричал Гайнула.

— Гей, гей! — отзывался ему с другого конца Гассан, и громко хлопали длинные кнуты, сбивая высохшие вершинки кустарников.

Сплошными волнами двигалась эта отара (стадо) и, казалось, негде было больше просунуть кулака между плотно прижавшимися на ходу друг к другу, курчавыми, живыми телами баранов. К вечеру становилось дело, и аулы дымились в синеющей лощине.

В одном только месте, далеко еще впереди, разделялись надвое живые волны, огибая какое-то, словно волшебное пространство, и снова смыкались вплотную, мало-помалу подвигаясь вперед.

— Что там за диковина? — думал Гайнула, и начал всматриваться.

— А там что-нибудь да есть, — думал Гассан и даже руку приложил к глазам, чтобы разглядеть получше.

Обоим им хотелось узнать, в чем дело, и оба они повернули лошадей в ту сторону. Ближе и ближе съезжались они, врезываясь в самую гущу отары и, наконец, съехались вместе. Съехались как раз около того диковинного места и переглянулись.

— Видишь что? — сказал Гайнула и сплюнул.

— Дохлятина, — произнес Гассан и, засунув руку под малахай, стал чесать всей пятерней свой бритый затылок.

— И как это ее до сих пор волки не съели?

— Не нашли должно быть.

— А вороны трогали, видишь?

— Воронам сверху видней.

Гассан поскреб себе еще затылок и поехал дальше.

То, что видели киргизы-пастухи, то, что так пугало овец и заставляло их бросаться в стороны, была Рахиль.

Она все время ждала избавления... Она слепо поверила тому полуголому, косматому человеку, который заговорил с ней по-русски, который указал ей на север, откуда должна была прийти весть о свободе.

Рахиль ждала этой вести и не спускала глаз с заветной стороны; она, во время своей последней болезни, все выглядывала, по временам, из-под кошмы, под которую заползала греться от нестерпимого, смертельного озноба. Рахиль не выползала уже более сама из-под этой грязной, закопченной, населенной мириадами насекомых кошмы.

Ее вытащили оттуда, когда трупная вонь дала знать о том, что для нее уже все кончилось. Ее оттащили подальше от аула, в самые заросли, и бросили... Бросили случайно, конечно, так что полураскрытые, мертвые глаза несчастной обращены были опять на север.

И долго бы еще смотрела в одну сторону бедная Рахиль, да вороны, заметив меж черными кочками белеющееся тело умершей, слетелись, сели поближе, поглядели направо и налево, подскочили еще ближе, совсем ободрились и, прыгая по худым бокам Рахили, принялись за похоронную трапезу.

Птицы начали с глаз, и через минуту, под нависшими выступами бровей, чернели две зияющие дырки.