Ниам-ниам пришвартовались к дахабии, и Отец Одиннадцати Волосинок поспешил первым подняться на борт и доложить Шварцу о результатах погони.

— Что у тебя за вид? — спросил немец. — Ты же весь мокрый!

Малыш снял с головы свой тюрбан, провел рукой по его уныло обвисшим перьям и с достоинством ответил:

— Я упал в воду.

— Как же это случилось?

— Я стрелял в Абуль-моута, презренного, и тут качнулась эта лодка, и тогда я сделал кувырок в воду, головой вниз.

— Значит, Абуль-моут ушел?

— Да. Он уехал на берег, для нас недосягаемый, и побежал потом в кусты.

— И хомры с ним?

— Тоже убежали, хомры, пятеро.

— Выходит, вы не смогли догнать лодку?

— Да, не смогли, потому что она быстрее нас пристала к берегу. Но мы поймали лодку, пустую, и доставили ее сюда с триумфом, победным.

— На какой же берег он высадился? На левый?

— Не на левый, а на правый, но от нас на левый, потому что мы едем вверх по реке.

— Все-таки смылся! — сказал Пфотенхауер, когда Шварц закончил расспрашивать словака. — Теперь-то он небось и носа наружу не высунет, и вы не сможете сдержать слова, что дали мидуру.

— Надеюсь, что смогу, — возразил Шварц.

— Ну уж, это вы вроде вспылили!

— Нисколько. Я убежден, что Абуль-моут сам позаботится о том, чтобы повстречать нас снова, и притом как можно скорее.

— Да вы его совсем за идиота держите, что ли?

— Вовсе нет, я просто ставлю себя на его место. Мы только что нанесли ему поражение, какого у него не было за всю жизнь. Конечно, с его стороны было бы умнее не только постараться не показываться больше нам на глаза, но и вообще исчезнуть из этой местности, но это не в его характере. Сейчас Отец Смерти думает только о том, как бы отомстить мне и Хасаб Мураду, и никакие разумные довода его не остановят. Наоборот, как я уже сказал, он поторопится сам перейти в контрнаступление.