— Благодарю. Но почему Малютина вы называете несчастным? Его кто-нибудь обидел?

— Жорж, вы с луны свалились! Как же еще прикажете называть человека, которого преследует полиция?

— За что?

— Право, не знаю. Какая-то мелочь... Здесь ведь эмигрантам каждое лыко вставляют в строку. Впрочем, мне звонил мсье Лаврухин и заверил, что Малютин весьма порядочный человек.

Михаил почувствовал звон в ушах, кровь бурно отлила от головы. Ничтожная воздушная волна, донесшая до его слуха знакомую фамилию, ударила, словно тяжелый булыжник. На секунду показалось, что теряет сознание.

— Что с вами? — мадам Зингер приподнялась в кресле. — Вам дурно?

— Нет, нет, ничего. — Голос изменил ему, и он поторопился откашляться. — Что-то кольнуло, кажется, я неловко повернулся.

Он лег на спину, погладил щеку, улыбнулся.

— Продолжайте, мадам... Вы говорили о мсье Лаврухине. Это ваш знакомый?

— Не совсем. То есть, разумеется, знакомый, но виделась я с ним всего раза два. Это очень достойный человек, со средствами. Так же, как и я, он помогает попавшим в беду соотечественникам. Но сейчас у него мало возможностей. Мсье Лаврухин вот-вот должен получить французское гражданство. Само собою разумеется, навлечь на себя подозрение полиции в каких-то противозаконных действиях значило бы навсегда зачеркнуть надежду на получение гражданства. Он осторожен, и его можно понять.

— Несомненно, мадам. Оттого-то, по-видимому, своих знакомых, не поладивших с полицией, он направляет к вам. Ведь и Сенцовы его протеже, не так ли?

— А что же делать? Если мы, русские, не будем помогать друг другу, то кто же еще нам поможет на чужбине? О, кажется, я совсем утомила вас своей болтовней, — спохватилась Эмма Карловна и, пообещав вечером опять напоить его чаем с медом, ушла.

Михаил больше не мог заставить себя лежать. Встал, долго расхаживал по комнате, обдумывая нежданную новость. Лаврухин в Париже... Собственно, в самом факте не было ничего необычного. Но в течение четырнадцати лет фамилия Лаврухина ни разу не встречалась Михаилу, и естественно было предположить, что их пути больше никогда не пересекутся. И если, отправляясь в Париж, он не учел такой возможности, то лишь потому, что она просто не пришла ему в голову. Да если бы и пришла, показалась бы абсурдной.

И вот — Лаврухин. И в памяти мгновенно возник далекий апрельский вечер, лавка Мешади Аббаса, полные веселого бешенства глаза Поля, опиумокурильня и человек в нижней рубашке, взлетевший по лестнице к форточке в потолке.

Да полно, о том ли Лаврухине говорила Эмма Карловна? Об Александре ли Милиевиче? О Лаврухине ли, который прихрамывал... не помню уж на какую ногу? Расспросить об этом мадам Зингер невозможно. Потому что интерес поляка Лентовича к совершенно незнакомому ему эмигранту Лаврухину выглядел бы странным.