Она воспользовалась случаем, чтобы засыпать меня разного рода просьбами о помощи ее подопечным, и я на все соглашался. Напоследок приберегла самое неожиданное:

— Сергей Иваныч… Вы Андрей Андреичу помогите.

— Чем я ему могу помочь?

— Скажите на кухне, чтобы ему продукты посылали.

— Вот еще… Он теперь на старом месте, пусть его там кормят.

— Никто его там не кормит.

— А ты откуда знаешь?

— Была я у него… Поесть приносила, комнату убрала.

— Он что, и убрать за собой не может?

— Плох он, Сергей Иваныч, совсем плох, не встает. Дерганый весь. Раз даже заплакал, ей-богу, не вру. Взял вот так мою руку, бородой приложился и заплакал. Болит у него все внутри, а лекарства Герзиг не дает.

— Какое лекарство?

— Есть, говорит, одно лекарство. Очень Андрей Андреичу помогало. А Герзиг не дает. Я и сама к нему ходила.

— К кому?

— К Герзигу этому, будь он неладен. Что вы, говорю, над человеком измываетесь, лекарства не даете? А он только рукой махнул — не твоего ума, мол, дело. Так и ушла ни с чем… Навестили бы вы Андрей Андреича, сказали бы чего по-доброму.

— Лечить его не обещаю. И навещать времени не будет. А Герзигу прикажу, чтобы кормил. — Я услышал шум машины, которую подогнал Франц, и сказал: — Пора тебе, Любаша.

Она встала, протянула лопаточкой руку и чуть слышно попрощалась:

— До свидания, Сергей Иваныч.

Я обнял ее. Она зажала рот платочком и выбежала.

30

30