— Какой протокол? — оторопел я.

— Ты же говоришь, что он признался. Значит, допрашивали его, или так, без слов догадался?

— Допрашивал, но записать не успели… У меня времени в обрез, нужно еще в клинику ехать, там главари сидят.

— Какие еще главари?

— Профессор этот проклятый всему голова. А протокол сами заведете, все равно будете наново допрашивать.

— Ну, знаешь, гусь-хрустальный, — Шамов даже подходящих слов не находил, — ты только никому не говори, что вел допрос и при этом ни строчки не записал — мухи будут смеяться. Молись богу, чтобы он у нас не отперся от своих показаний.

— Не отопрется, — уверенно пообещал я.

Бауэр действительно не отперся.

ИЗ ПИСЕМ СТЕФАНА ДОМАНОВИЧА

Март 1965 г.

…Какими неумелыми и близорукими следователями были мы с тобой, когда радовались победе над Бауэром. Не знаю, как ты, а я очень гордился своей хваткой. Еще бы! Разве без меня он заговорил бы? Ты тогда спрашивал меня, почему он начал признаваться? Я что-то врал. Пора рассказать, как это было.

Ты помнишь первый допрос? Бауэра не сломили ни твоя уверенность, что он сапером никогда не был, ни показания Томашека. Скорей всего Томашек заставил его еще упорней отрицать все — живой свидетель был страшен, он олицетворял неминуемое возмездие. А реальных, прямых улик у нас не было, это он тоже понимал. Когда ты приказал увести его и пообещал отдать в руки ваших контрразведчиков, меня это мало успокоило. Я боялся, что он уйдет от виселицы. Нужно было заставить его заговорить, и единственный дуть, который я нашел, ты наверняка отверг бы. Поэтому я пошел на риск.

Поздно ночью в подвале, куда мы посадили Бауэра, я устроил небольшой спектакль. Мы раздобыли крепкое дубовое кресло с подлокотниками, похожее на те, которыми пользовались в гестапо. Мы раздели Бауэра до исподнего и крепко привязали к этому креслу — руки, ноги — все так, как делалось у них.

Янек зажег паяльную лампу и направил ее на клещи, плоскогубцы, шило, гвозди — на все, что нашлось в инструментальном ящике. Было в этом что-то от дешевой самодеятельной театральщины. Я боялся, что Янек начнет ржать в самый неподходящий момент. Но в целом обстановка для привязанного Бауэра получилась многообещающая. Лампа угрожающе шипела, металл стал наливаться малиновым жаром, запахло окалиной. Янек снял с себя рубаху, и его волосатые руки выглядели устрашающе даже без всяких инструментов.

Я хорошо знал, как пытали в гестапо, и с видом специалиста излагал программу «допроса»: показывал ногти на руках Бауэра и делал дергающие жесты, тыкал в места, куда будем потихоньку вгонять иголки.