- Уйдите! - сказал он, простирая к нам руки. - Я каяться буду, мерзость свою перед богом замаливать.

- Напился, подлец, - сказал Семен Федотыч, - теперь ничего не добьешься.

Вернувшись к Тишковым, мы решили плыть на Илексу. Вероятней всего, маршрут Катайкова шел туда.

Глава седьмая КАЖЕТСЯ, ЧТО СЛЕДЫ ПОТЕРЯНЫ

Глава седьмая

КАЖЕТСЯ, ЧТО СЛЕДЫ ПОТЕРЯНЫ

Еще часа два бежал наш кораблик. Сначала вода и небо сливались, потом черная линия отчеркнула воду от неба. Линия превратилась в полосу, расширилась, и на горизонте стала медленно подниматься зубчатая стена леса. Мы подходили к северному берегу озера. Даже Харбов, много поколесивший по уезду, ни разу сюда не заезжал. Здесь начинались места, совсем почти не заселенные, только леса и болота, дичь, глушь, звериное царство. Узенькая тропа вела отсюда на север, и никто не знал, что было по сторонам тропы.

Здесь текли реки, только приблизительно нанесенные на карту, здесь были озера, которых никто не видел. Дальше, на север, с запада на восток тянулся невысокий кряж - Ветреный пояс. Реки, бравшие начало на южном его склоне, текли на юг и впадали в Онежское озеро. Реки, начинавшиеся на северном склоне, стекали в Белое море. Кряж был водоразделом.

А до самого кряжа - непроходимый лес, пересеченный узкой тропой.

Была полночь. Красное солнце садилось за зубчатой стеной леса. Лес вырастал из гладкой, сверкающей на ночном солнце воды глухой, молчаливой стеной.

У Афонькина стало серьезное, напряженное лицо. Щурясь, он смотрел вперед, соображал, что-то бормотал про себя. Весь его вид выражал, что он просит нас не мешать, что мы не можем понимать его важных соображений, что он нас приведет куда надо, если мы доверимся ему. Он перекладывал парус, резко и раздраженно подавал команду рулевому и, кажется, наслаждался тем, что мы все от него зависим и без него нам ни за что не управиться.

Но вот в глухой стене леса показался просвет. Серебряная поверхность воды углублялась. Афонькин просиял.

- Илекса, - сказал он. - Точно привел. Бывает, люди часами ищут.

Это было устье реки Илексы. Афонькин спустил парус и пересел на руль. Мисаилов и Тикачев взялись за весла.

Медленно вошли мы в серебряное с красным устье реки. Красное солнце опускалось за черную стену леса, красные солнца дрожали на речном серебре. Весла ровно опускались и поднимались, и их монотонный плеск далеко разносился по реке.

Гладкое серебро реки, лес, начинающийся у самого берега, огромные деревья, купающие корни в воде. Деревья, возносящиеся высоко к небу, деревья, упавшие и гниющие, мертвые деревья, которым некуда падать, и они стоят, как высокие высохшие скелеты. Сырой мох и папоротники, болота и камни… Неподвижность и тишина!