- Вы доски потыркайте, они легко отойдут. Я бы их сейчас отодрал, да, боюсь, увидят.

- Мы выберемся, - повторяет Харбов. - Ты за отрядом следи, понял?

- Понял, - подтверждает Колька и исчезает.

Все еще мучает меня мысль о том, что вдруг распахнутся ворота сарая и странные бородачи поведут нас на расстрел.

Мы стоим, прислушиваясь, ожидая ужасного и готовясь к нему. Но до нас доносится только гул голосов. Странно, что бородачи разговорились. Они же в строю, как же полковник допускает такие вольности?

- Надо выбираться, - говорит Харбов.

Мы переглянулись. Тоже рискованное дело. Самое простое - застрелить людей при попытке к бегству. За стеной галдят бородачи. Там происходит что-то необыкновенное.

- Ребята, - радостно говорит Тикачев, - они бунтуют! Я чувствовал, что они поддаются агитации. Они только не решились сразу.

- Надо выбираться, - повторяет Харбов.

Как ни гнилы были доски крыши, а выбраться из сарая оказалось нелегким делом. Крыша была высоко. Лешка Тикачев встал на плечи Мисаилову, но достал до досок только кончиками пальцев. Мы подтащили чурбан. Теперь дело пошло лучше. Лешка выломал три доски и влез на стену. Долго пришлось возиться с дядькой. Харбов поднял старика, обняв за колени, а сверху ребята втянули его за руки. И вот наконец мы оказались все в малиннике за сараем.

На поляне по-прежнему слышались голоса: бородачи расшумелись всерьез.

- А знаете, ребята, - мечтательно сказал Девятин, - можно кустарником добраться до леса, обойти полянку кругом - и даешь по тропе в Куганаволок!

- Да ты что! - разъярился Силкин. - Тут, понимаешь, полковник бедноту угнетает, наших людей, а ты, понимаешь, тикать!

Остальные даже не обратили внимания на слова Девятина.

- Пошли, - сказал Харбов.

Он подтянул пояс, оправил гимнастерку и вышел из-за сарая. За ним вышли мы все, шагая решительно и твердо, готовые ко всему.

Двадцать семь человек стояли, сбившись в кучу. То, что происходило, нельзя было назвать собранием. Не было не только председателя, но и ораторов и даже слушателей. Бородачи разговаривали взволнованно и оживленно. Не связанные между собой беседы вели по двое, по трое. В нескольких шагах от сбившихся в кучу бородачей стояли Тишков и Гогин. Гогин смотрел хмуро - видно, ему не нравилось, что солдатам позволили разговориться. Он не смел оспаривать приказание начальства, однако на его невыразительном лице было написано неодобрение. Он был сторонником строгого обращения с подчиненными и зависимыми людьми. У Тишкова лицо было растерянное. Он еще будто бы улыбался, но, кажется, начинал понимать, что происходит что-то необычное, и не знал, как к этому отнестись.