— Потому и советую умолкнуть, хватит и на тебя орденов.
— Вот ты об чем. А я из этого тайну не делаю. Мне без ордена домой ворочаться нельзя, правда, Николай Дмитриевич?
— Правда, правда, Бойцов. Ты чего цепляешься к парню, Селезнев?
— Слыхал, Селезень?
— Слыхал, слыхал. Но ты, Бойцов, лучше под ноги смотри, корневища встречаются. Зацепишься, из тебя столько дров получится, что нам всем взводом не унести.
— Не больше, чем из тебя. Сам тоже-ть дубина порядочная.
— Я привычный.
— А я, по-твоему, нет?
— Каждый на своем месте привычный. Тебе наши ружья чинить, мне по лесу топать.
— Что ж, по-твоему, я должен всю войну в мастерской сидеть?
— Ты — мастер, затем тебя к нам и прислали.
— Вон как ты обязанности распределяешь. По-твоему, значит, мне ваше оружие чинить, а вам из него стрелять, так, что ли, Селезень?
— Так.
— Ну и дурак, если так думаешь. Мне оружие в бою проверять надо.
— Тоже мне проверяющий.
— А что?
— А то.
— Отставить разговоры! — раздался голос Лыкова.
В который раз за этот бесконечный рейд судьба сводила Колосова с людьми, о которых он и думать не думал. В Малых Бродах, в бригаде, теперь во взводе этой бригады. Бойцов обращался к Николаю Дмитриевичу. Видел Колосов этого человека — степенного кряжистого мужика, когда тот бежал рядом со старшиной под обстрелом, а сейчас идет, переговаривается так, как будто не было ни огня, ни того тяжелого бега.
Взвод Лыкова возвращался, как сказал о том Бойцов, «несолоно хлебавши». Поспешая по приказу комбрига к Сторожевскому лесному кордону, партизаны за час с небольшим отмахали около десяти километров, а в настоящем деле, по словам того же Бойцова, участвовать им не пришлось. Другие немцев разбили. Ему, этому Бойцову, видишь ли, преследовать немцев захотелось. Не в счет, выходит, убитые, раненые. Не в счет то, что каждый из бежавших мог оказаться на месте тех, кого везут сейчас на подводах. По его, Колосова, разумению, не удалось сойтись с немцами на удар ножа, и ладно, таково их солдатское счастье. Завтра может случиться наоборот, повезет кому-то другому.