Ханаев напомнил Речкину отца. Внешне. Ростом, сутулостью, бородкой клинышком. Пенсне у Ханаева оказалось, как у отца, с тонкой золотой цепочкой. Схожим оказалось умение слушать. Схожими были движения. Памятными до щемящей в сердце боли. Прикосновение ладони ко лбу. Прикосновение кончиков пальцев к запястью…

Викентий Васильевич осмотрел Речкина, дал необходимые указания медицинской сестре — пожилой миловидной женщине, его вызвали к другим раненым. Не задержалась возле лейтенанта сестра. Речкин понял, что состояние его здоровья не вызвало тревоги ни у доктора, ни у сестры.

Лежал Речкин напротив окна в полуземлянке. Окно оставалось открытым. Под окном стоял самодельный, шитый из грубых досок стол. Чурбаки заменяли стулья. Стены обшиты горбылем. Потолок бревенчатый, пол — земляной. На полу лежал слой полыни. Запах полыни сильный, степной, он забивал иные запахи леса.

Оглядев помещение, Речкин стал смотреть в окно. Прислушался к пению птиц. Почувствовал перемену. Все дни его лихорадило, бросало из жары в холод. Теперь приятно потеплело.

Потепление он ощутил, подъезжая к базе. Телегу покачивало на лесной дороге, встряхивало на корнях, прочих неровностях. Лейтенант тем не менее неудобств не испытывал. Партизаны сена на подстилку не пожалели, было хорошо. Он лежал, смотрел в небо на облака. Одни из них напоминали животных, другие были похожи на людей. Облака-животные дыбились, старались подмять друг друга. Облака-люди бежали, не было видно конца этому бегу.

Память лейтенанта выхватила из прошлого похожий день, белесоватую синь неба, такие же облака. Лейтенант увидел себя в прошлом, когда было ему лет семь-восемь. Он так же лежал на спине, смотрел в облака, они напоминали ему людей и животных. Так же пахло сеном. Покатая спина возницы заслоняла круп лошади. Сбочь от возницы сидел отец.

К тому времени он уже знал, что его мать умерла при родах. То есть он не мог ее помнить. И все-таки он помнил каждую черточку дорогого лица. Мать запомнилась в белом. Она была медсестрой, «сестрой милосердия» — как называл ее отец. Столь же белым была у нее лицо. А на нем черные брови, черные глаза и ровные, снежной белизны зубы. Запомнились черные густые пышные волосы.

В доме было много фотографий матери. Но в том-то и дело, что память Речкина хранила не только материнские черты, но и цвет. То, что не могла передать фотография. Мальчику, кроме того, запомнились движения. То, как утыкался он в колени матери, плача от ушиба, а она поглаживала его мягкой теплой ладошкой, целовала в макушку горячими губами. Поднимала. Сажала на колени. Прижимала к сердцу. Он слышал равномерные удары материнского сердца. Они успокаивали, поскольку бились в лад собственному сердцу, он ощущал этот лад.