Он заговорил со мной, сказал, что находит меня очень красивой, что любит меня, что я буду ему принадлежать. Я слушала его слова, как самую пленительную, самую сладкую, самую упоительную музыку на свете.

Однажды ночью он залез в окно моей спальни и овладел мною, а я даже и не подумала сопротивляться.

Да и зачем? Разве я не принадлежала ему с первой минуты, разве не была его собственностью, безделушкой, которой можно играть, а если вздумается — разбить. На следующий день я ждала его Он вернулся и выглядел очень странно, руки и одежда были в крови.

— Ты ранен? — в смертельной тревоге спросила я.

— Нет, — ответил он холодно, — я только что убил человека.

— Он оскорбил тебя? Напал?

Франсуа ответил:

— Мне нужны были деньги, чтобы увезти тебя. То был ничтожный человек, я убил его и ограбил.

— Убийца и вор! Ты! Человек, которого я люблю!

— Без сомнения, но это не мешает моей любви. Ну же, Розетта, любимая! Пора ехать, полиция гонится за мной по пятам! Идем!

Этот мужчина околдовал меня до такой степени, что я даже не пыталась сопротивляться. И еще он сказал:

— Твои родители богаты. Возьми все деньги, что найдешь, и бежим.

Я взяла четыре тысячи ливров, отдала ему, и мы уехали в ночь, наудачу. Тогда же я узнала, что он разбойник, но не возмутилась. Он сказал мне, что живет грабежом и убийствами, но я не бросилась на дно первого попавшегося колодца. Я стала целовать его руки, обагренные кровью, приникла к его губам, и мы предались страстным ласкам, вспоминая которые я даже сейчас вся дрожу!

Мы присоединились к его сообщникам, мерзким оборванцам, которые поздравили приятеля с новой «подружкой». Они говорили с ним на отвратительном языке, который я не понимала, но вскоре выучила, чтобы угодить Франсуа.

Потом мы скитались по лесам и полям, переодевшись в бродячих торговцев, жили из рук вон плохо, порой — как миллионеры, но чаще — как нищие. Ночевали то на фермах, то под открытым небом, то в разных подозрительных притонах, но всегда любили друг друга от души, страстно, он — с неистовством ненасытного самца, я же — отчаянно, словно предчувствуя близкое расставание.

Ничто не возмущало меня, не внушало отвращения: ни крестьянская похлебка, ни соломенные подстилки в стойлах, ни соседство разбойничьего сброда — их нечистоплотность, грубость, тошнотворные оргии, жестокость!

Я жила словно во сне, опьяненная любовью, упорно не замечая бесчестья, в котором погрязла. А мне ведь не было и восемнадцати. Еще вчера я не знала жизни, и вот без сожаления забыла несчастных родителей, которые растили меня в роскоши и воспитывали по-христиански, стараясь привить самые строгие понятия о чести. Такая любовь — все равно что болезнь!