– Ах, Тейлор, – прошептал он разбитым голосом, – я очень несчастлив. Моя жена, обожаемая подруга моей жизни, умерла… убита… Ясновидение меня не обмануло. Мои бедные дети останутся теперь одинокими, беспомощными, так как меня нельзя больше считать их опорой!..
– А я разве менее несчастлив, милорд? Я потерял отца, он тоже убит! Отец убит, мой первый, мой единственный друг! Ах, милорд, я хотел бы плакать, как малое дитя! Я не могу выразить того ужасного чувства, которое испытываю при мысли, что никогда его больше не увижу, никогда не услышу из его уст: «Мой маленький Эдуард», – потому что для него я все еще маленький… Ах, мой отец, мой отец!
Майор раскрыл свои объятия, и поглощенный горем молодой человек бросился в них, рыдая. В течение нескольких минут эти два мужественные воина, видевшие смерть лицом к лицу на поле битвы, дали свободно излиться удручающему их горю. Из глаз их лились обильные слезы, которые бывают, когда нанесены неизлечимые раны.
– Подумайте только, Тейлор, – сказал майор, стараясь придать своему голосу твердость. – Мэри только 15 лет, а Патрику еще нет и 14. Их мать умерла, их гнездышко расхищено. Что с ними теперь будет? Они остались без средств! Слышите вы, без средств, и притом гордые, как шотландцы! Потому что, должен признаться вам, я беден, ведь я – младший член семьи.
– Что в богатстве, милорд! Вы благородны, как Стюарты, и мужественны, как вместе взятые все эти храбрецы, сражающиеся в рядах Гордонова полка.
– А как мы были счастливы! Счастье наше было настолько полным, что следовало опасаться за его продолжительность…
В тюрьме было несколько каменных скамеек и несколько соломенных рогож. Майор опустился на одно из этих сидений, и лейтенант сел возле него, забыв о своем собственном несчастии, дабы сострадать несчастию этого супруга и отца, так сильно и так несправедливо пораженного в своих лучших чувствах. Повинуясь непреодолимому желанию открыть свою душу, которое возникает при определенных обстоятельствах, майор прибавил:
– Наша семья, когда-то очень богатая, совершенно разорилась после Канпурской резни, которая облекла в траур наше милое отечество.
– Да, – прервал лейтенант, – нет семьи во всем Соединенном Королевстве, которой не пришлось бы оплакивать потерю одного из своих членов.
Майор продолжал – нервно, многоречиво, пробуждая горестные воспоминания, которые вызывали слезы, но по крайней мере облегчали его сердце. Он рассказал, как его отец доверил все свое богатство гебрскому негоцианту и как он был убит вследствие ужасной измены, наложившей неизгладимое пятно на память Нана-Сагиба. Он рассказал еще, как он сам, спасенный из колыбели, оставшийся без родителей, был воспитан за счет государства вместе с детьми других жертв, испытал все невзгоды сиротской жизни, военной муштры, бедственного офицерского существования, пока наконец не получил возможность жить на собственное жалованье, положенное по чину. Он рассказал про свою женитьбу, про свое счастье, надежды, увеличение семейства и про свое полное неведение того, куда попало сокровище, вверенное его отцом гебрскому негоцианту. Потом он продолжал: