— У моря нет хозяина, — сказал он, — и вот вам результат: никаких тяжб, никаких браков по расчету, никаких свар из-за наследства, во всем царит любовь.

Они даже не подозревают, какое это счастье.

— Вернемся к несчастной женщине, — напомнил дон Игнасио. — А не сказать ли нам, что она была невменяема? Нет ли каких свидетельств в пользу этого предположения? Как бы то ни было, я похороню ее на кладбище, но не исключено, что мне придется отвечать.

— Она написала на стене часовни нечто совершенно бессмысленное, — сказал дон Альберто. — «Сюда я больше не вернусь». И все.

— Ну и как вы это понимаете?

— С таким вопросом я мог бы обратиться и к вам.

— Одно слово, сумасшедшая, — сказал алькальд. — Спроси меня и я отвечу: нормальный человек такого писать не станет.

— Значит, договорились, — сказал дон Игнасио. — Бедняжка лишилась рассудка. Надеюсь, отца у нее нет? А братьев?

— Есть один, но он в Аргентине, копит деньги на землю. Есть еще две сестры.

— По обычаю, траурную процессию должен возглавить мужчина, — сказал дон Игнасио, — давайте уж сделаем все, как полагается. Кого мы выберем на эту должность? Я думаю, двух мнений быть не может.

— Ну конечно же, я все возьму на себя, — сказал дон Альберто. — Я плохо знал покойную, но скорблю, как и подобает христианину.

Глава 17

Глава 17

Пабло Фонса, богатый арендатор дона Альберто, пригласил нас с ним на обед. Дон Альберто рекомендовал его как хранителя древних традиций, отъявленного врага всего нового, и в разговоре с ним я надеялся понять душу крестьянина. В Фароле всеми делами заправляли женщины, в Сорте же, по словам дона Альберто, царил патриархат, хотя и там он уже начал сдавать свои позиции, и Фонсы были одной из последних семей, где всем безраздельно распоряжался отец: все делалось лишь с его ведома и согласия, несмотря на то что у него были взрослые сыновья, живущие своими семьями.

Дон Альберто посадил меня на заднее сиденье своего «левиса», и мы поехали к Фонсам. Их усадьба походила на неприступную крепость. Все вокруг провоняло навозом, над лужами коровьей мочи кружились тучи синих мух, у колодца под круглым навесом толстые женщины стирали белье; они были одеты во все черное — точь-в-точь ведьмы. А дом этот, похожий на среднего размера цитадель, настороженно смотрел на мир зарешеченными окошками, обведенными по краям белой краской. За воротами, пробить которые мог не всякий таран, нас поджидал Фонс. На нем была голубая рубашка, застегнутая на все пуговицы, и серые брюки, подпоясанные черным ремнем. Я жил среди рыбаков, людей открытых, простодушных, и мне сразу же бросилось в глаза, что взгляд у Фонса хитрый и недоверчивый. Чуть поодаль от Фонса стоял его сын, державший в руках таз с водой, мыло и полотенце; нам предложили омыть ноги, но мы отказались. В передней комнате, или веранде, как ее здесь называли, был накрыт длинный стол; нас пригласили откушать.