Разговор зашел о переменах и о будущем. Как ни бился Себастьян, дела у него шли неважно. Эльвира бросила работу в гостинице после того, как один немец, которому она стелила постель, подошел к ней и стал совать сто песет, весьма недвусмысленно давая понять, что от нее требуется. Эльвира в слезах прибежала домой, а Бабка закатила Себастьяну скандал, снова обвиняя его в бессилии и бесплодии, кричала, что он готов закрыть глаза на то, каким способом зарабатывает его жена деньги.

Деваться, однако, было некуда: без Бабки им пока было не прожить. Работу строители могли получить только через подрядчика, и им шла установленная плата. Себастьяну надоело, что как ни старайся, больше не заработаешь: придется, наверно, искать другое место. Дело предстояло серьезное, он предпочитал об этом не распространяться, пообещав написать, когда с работой станет ясно.

Но все, как он сказал, не так уж плохо. Пережили тяжелый год, а дальше должно быть полегче — все так считают. Конечно, в гостиницу Эльвира больше по вернется, но ей предлагают работу в прачечной, почему бы туда не пойти? Все рыбаки уверены, что голодные годы кончились, весной надо ждать сардину, и все уже готово для мартовской путины — починили второй из трех разбитых баркасов. Он считает, что Бабка потому-то и злится, что рыбы стало меньше и торговля ее чахнет, а станут уловы погуще — она оттает, и жить ему станет полегче. Опять зашла речь о перемене работы, и вновь он ничего определенного не сказал. Если что-нибудь подвернется, то в апреле возьмет расчет и выкроит себе недельку-другую. Вот тогда и половим омаров.

На этой радостной ноте и закончилось наше прощание. С часовым опозданием, громыхая на стрелках, на вокзал Фигераса прибыл почтово-пассажирский, битком набитый кормящими матерями, плачущими детьми и крестьянами, везущими в клетушках кур. Тут же налетели продавцы лотерейных билетов, торговцы черствыми бутербродами и лимонадом, имеющим цвет разбавленной крови. Из каждого окна высовывалось по двадцать-тридцать человек, они простирали руки, как бы моля о спасении. Половина тех, кто заполнял перрон, никуда не ехала: эти люди пришли сюда посмотреть, как приходят и уходят поезда, поговорить с пассажирами — свисток кондуктора положит конец этому мимолетному знакомству.

Это была моя Испания. Я узнал и полюбил ее, так же как узнал и полюбил Себастьяна, этого худого человека с грустными глазами, поэта, не писавшего стихов, безоружного бойца, побежденного, но не сдавшегося; жившего впроголодь и многого от жизни не ждавшего — было бы только чуть побольше хлеба. Он во многом был для меня живым воплощением своей страны.