Голос ее звучал неуверенно. Я взглянул. Пристройка, шлакоблочный куб, была здесь явно ни к чему: пропадало чарующее ощущение первозданного хаоса, царящего во дворе, и рушилась гармония окружающего пейзажа, в который так естественно вписывался дом. Агенту не понравились голые стены фарольских домов, и, чтобы было поуютней, он велел всем взять в конторе и развесить картинки, изображающие Вестминстерский дворец в Лондоне, Эйфелеву башню, площадь Св. Марка в Венеции или Шильонский замок.

Были и другие новости. Улыбаясь ехидно и в то же время радостно, Бабка поведала мне, что Себастьян с Эльвирой ушли от нее, и, похлопав себя по животу огромной ладонью, дала понять, что Эльвира наконец-то забеременела.

Бабка объяснила, где я смогу найти Себастьяна.

Я уже был готов ко всему, так что не особо удивился, застав его за конторкой гостиничного ресторана: он снимал со спицы наколотые чеки и переписывал указанную на них сумму в толстую тетрадь. Десяти еще не было, ресторан не открылся, и Себастьян не сразу заметил меня, а когда же наконец оторвал взгляд от бумаг, то вздрогнул — так по крайней мере мне показалось. Он вскочил, и мы обнялись. На нем были черные брюки и черный галстук-бабочка, и он умудрялся в этом своем новом обличье выглядеть одновременно и развязным, и робким. Он посвежел, поправился на несколько фунтов, хотя, как был худым, так и остался.

Мы сели рядом, и Себастьян как на духу рассказал мне о своей жизни.

— Еще до твоего отъезда все было ясно, да уж больно не хотелось об этом говорить. До меня здесь старшим был мой старый приятель, я знал его еще по Фигерасу. Он много болел, и я частенько подменял его. Ты знаешь, сколько я получал на стройке? Двадцать восемь песет за смену. А здесь — обслужил компанию, и двадцать песет в кармане. И речи быть не может, чтобы не взять деньги — все чаевые идут в общий котел. Тебе не надо, так другим пригодятся. Ничего не попишешь. В этом году у приятеля моего открылась чахотка. Вот меня и взяли на его место.

— Ну и как, доволен? Это самое главное.

— Да как тебе сказать? Человеком себя почувствовал, вот что приятно. По крайней мере от Бабки мы избавились. Нам дали коттедж, две комнаты мы уже обставили. Но всегда что-то теряешь: на рыбалку я больше не хожу, времени нет. Работа — не сахар, все чеки, чеки, и трубишь с восьми утра до самой полуночи. Осточертело всем улыбаться. А улыбаться ты обязан: за это тебе деньги платят, в том-то вся и штука! Улыбнулся — тебе песета, сказал: «Всего хорошего, господа, всегда рады вас видеть у себя» — пять песет. Если компания — десять песет. Что и говорить, продаемся мы здесь.