На тактических учениях в летной школе Бётгер совершал тридцатикилометровые марш-броски. Это было в сороковом. Веселое время! Увлечения, победы… Тем, кто носил серый мундир вермахта или голубой — люфтваффе, кельнеры подавали пиво бесплатно. Но и тогда тридцатикилометровый переход считался нешуточным. Даже Бётгер, один из первых по гимнастике и фехтованию, в конце пути едва волочил ноги.

«Русский не дойдет», — еще раз подумал Бётгер и вытянулся несколько раз на сиденье, растягивая плечами привязные ремни. После этого упражнения занемевшее тело обрело чувствительность.

Бётгер был доволен собой. Он был доволен своим лицом — голубыми глазами, розовым цветом щек, резко очерченным подбородком. Еще в школе он считал красоту счастливым качеством для карьеры, И не только потому, что влюбляются женщины, теряя рассудок. Любому начальнику приятно приблизить к себе человека с красивой внешностью. Красота — визитная карточка, действующая с таким же зарядом, как звание гаулейтера или чин генерала.

— Фальке-пять, фальке-пять! Куда ты провалился? — услышал Бётгер голос Воцебума.

— Следую за вами, фальке-один, — поморщившись, отозвался Бётгер, включив передатчик.

— Что-нибудь стряслось?

— Ничего серьезного.

«Конечно, красоте завидуют. Женщины — мстительно, открыто, мужчины — исподтишка», — подумал Бётгер, вспомнив сплющенную голову Воцебума, подстриженную под ежик, рыцарский крест, который болтался на шее лейтенанта.

5

Когда в небе послышался приближающиеся вой «мессершмиттов», Андрюшка сидел у лафета пулеметной спарки в шинели, с винтовкой и мешком, как будто собирался сойти на следующей остановке. Один самолет, отвалив от строя, смел очередью всех, кто был на полубаке. Перебинтованный солдат, схватившись за разорванный бок, закричал истошно:

— Сволочи, раненые ведь!..

Другой самолет сбросил бомбу. Третий выпустил серию бомб. Свист нарастал, а Андрюшка стрелял вверх наугад, не успевая ловить в прицел мелькающие самолеты. И тут удар оторвал его от пулемета…

…Проводив взглядом истребитель, Андрюшка сел на свой вещмешок, стянул шинель, гимнастерку, валенки, выжал воду и снова надел, не чувствуя холода еще разгоряченным телом.

Потом он развязал мешок, высыпал содержимое на лед. Пачка концентрата размокла. По крупинке он собрал кашу в полотенце. Туда же сложил разбухшие сухари. Банку с макаронами положил в карман. Махорка смешалась с сахаром и солью. Андрюшка хотел все это выбросить, но раздумал, завязал в носовой платок.

В нагрудном кармане вместе с комсомольским билетом лежала фотокарточка. Андрюшка положил ее на ладонь. На него глядела непохожая на Лизу девушка. Но он-то знал — вот здесь, на левой щеке, у нее родинка, а на лбу — крохотная морщинка, и губы не такие яркие, а глаза теплей — зеленоватые летом, светло-голубые зимой. На фотографии рядом с Лизой, чуть наклонив голову, сидел лобастый, стриженный наголо, худой парнишка. От напряжения правая бровь у него поднялась выше левой, рот сжался, глаза глядели недружелюбно. Андрюшка сфотографировался с Лизой перед самой войной. Он хотел жениться на Лизе. Но в семнадцать лет в загсе не расписали, а тут война началась, и он ушел на фронт.