Я не сразу узнал патрицианку Джули Лаудон в гротескной твари перед нами. Ее пышные черные волосы расплелись из греческой короны, в которую она обычно укладывала прическу, и фантастически свисали на грудь и плечи. Наполовину скрытое волосами лицо растеряло всякую безмятежность, на нем возникло другое выражение. Смесь хитрости, обмана и идиотической глупости воцарились там, как жаба, усевшаяся на шляпу гриба.

Ноги и руки были обнажены. Единственная одежда, покрывающая ее грудь и талию, заключалась в испанском платке, окантованные концы которого тянулись за ее летящими ногами, когда она подпрыгивала, как вакханка, на ковре. Сумасшедший аккомпанемент инфернальных звуков окружал ее, словно рой ядовитых мух – раненое животное, погибающее в болоте.

– Ай, ай, ай-е! – кричала она хриплым голосом, извиваясь в дьявольском разгуле. – Вот моя работа, глупец, вот мое мастерство! Ты – дурак, что пытался отнять у меня мое! Сегодня я оскандалю и опозорю эту женщину, и сегодня я потребую ее жизнь. Ай, ай, ай-е!

На мгновение де Гранден повернулся ко мне с ужасом на лице, и я встретил его быстрый взгляд не менее удивленно: потому что голос, издаваемый тонким горлом девушки, не был ее собственным – ни один звук и тон не напоминал Джулию Лаудон. Каждый пронзительный слог говорил о ком-то другом, бодром и злобном, тогда как девушка по своей сути была сладостно-меланхоличной.

– Cordieu! – воскликнул де Гранден сквозь зубы, подскочил к девушке, а затем в ужасном изумлении остановился, как вкопанный. Со всех сторон комнаты, как мерцающие лучи света, летели к качающемуся телу девушки крошечные кусочки металла. В одно мгновение ее руки, ноги, горло, даже щеки были инкрустированы сверкающими булавками и иглами, проникшими глубоко в ее сливочную кожу, что напоминало тела обезумевших индийских факиров, унизанные орудиями пыток. Казалось, что девушка внезапно стала мощным электромагнитом, который притягивал всякий металл в квартире.

Мгновение она стояла, покачиваясь. Жестокие предметы, пронизавшие ее плоть, по-видимому, не причиняли ей боли. Затем из ее губ вырвался дикий, душераздирающий крик, и ее глаза широко раскрылись от внезапного страха и ужаса.

Сразу стало очевидно, что она очнулась, осознала свое положение, свою почти полную наготу и кусающие, жгучие уколы бесчисленных игл по всему телу.

– Быстрей, Троубридж, друг мой! – призвал меня де Гранден, прыгая вперед. – Держите ее, старина! Не позволяйте ей упасть – эти булавки наверняка пронзят ее, если она упадет.

Пока я держал потерявшую сознание девушку, француз яростно вытаскивал булавки из ее плоти, грубо ругаясь на смеси французского и английского.