– Мелочи, мсье! – прервал его де Гранден. – В таком деле, как это, нет мелочей. Все имеет значение. Расскажите мне об этой молодой леди, пожалуйста. Такое замечательное сходство, но взгляд не похож на взгляд вашей дочери. Пожалуйста, я бы узнал о ней побольше.

– Она была моей племянницей, это – Анна Василько, – ответил капитан. – Эта картина была сделана в Санкт-Петербурге – Петрограде или Ленинграде, как его называют сейчас – до Мировой войны.

– О? – де Гранден осторожно погладил усы, словно компенсируя тот яростный натиск, которому они подвергались недавно. – Вы сказали «была», мсье. Могу ли я считать, что ее «нет» больше? – Он снова взглянул на портрет, затем продолжил: – Ее имя столь отлично от вашего, но внешность такая же, как у вашей дочери. Не могли бы вы это объяснить?

Капитан Лаудон выглядел так, будто хотел открутить любопытную шею маленького француза, но вместо этого он выполнил его просьбу.

– Моя жена была румынкой, – начал он с явным раздражением. – В тысяча восемьсот девяносто пятом году я был назначен на службу в Бухарест, и там я встретил свою будущую жену, мадемуазель Серацки. Я женился, прежде чем вернуться на корабль, а сестра-близнец моей жены, Зоя, примерно в то же время вышла замуж за Леонида Василько – молодого офицера, прикомандированного к российскому посольству.

Кое-что начало изменяться уже в те дни. Одна или две ссоры с европейскими странами при доктрине Монро[210] показали даже болванам в Вашингтоне, что нам лучше всего иметь какой-никакой военно-морской флот, и не было времени на продолжительный медовый месяц после нашей свадьбы. Я должен был оставить жену на два месяца и явиться на флагманский корабль Средиземноморской эскадрильи. Анна, моя жена, некоторое время оставалась в Бухаресте, а затем переезжала из одного порта в другой вдоль европейского побережья, чтобы быть рядом со мной, когда я получал редкие отпуска. Наконец меня перевели в Китай, а она поехала жить со своей сестрой и шурином в Санкт-Петербург. Наш ребенок Джули и их маленькая девочка, Анна, родились в один и тот же день и походили друг на друга даже больше, чем их матери.

После испанской войны и моего перевода на родину моя жена разрывалась между Америкой и Европой, проводя в России столько же времени, сколько и в Вашингтоне. Джули и Анна воспитывались вместе во французском монастыре, а затем отправились в Смольный институт в Санкт-Петербург.

Анна стала медсестрой в русском Красном Кресте в начале Мировой войны, но находилась во Франции, когда разразилась революция. Вероятно, это спасло ей жизнь. Ее родители были расстреляны большевиками как реакционеры, и она приехала жить к нам после перемирия.