— Хватит слезу пускать! — Желваки заиграли на его коричневых сухих скулах. — Хватит, говорю. Перестань. — Пошарил по карманам, извлек разукрашенный затейливой вышивкой кисет, насыпал махорки в бумажную скрутку, задымил, упершись локтями в колени и сгорбив неширокую спину. Некоторое время сидел молча, курил, глубоко втягивая дым, и глядел перед собой, Матрена всхлипывала, утирая пальцами глаза.

Лялин искоса поглядел на нее.

— Утихомирилась? Вот так-то.

— Мучитель ты... — судорожно вздыхая, произнесла она с болью и ненавистью. — Ненавижу я тебя. Неужели не видишь?

— Может, и вижу, — быстро согласился Лялин, — да негоже бабе над мущиной держать верх.

— Так тебе хочется, чтоб сломилась я, да? Не ломучая я, Лялин. Гнучая, да не ломучая!

— Не ори, тебе говорят. Не в коммуне. В тайге сидишь, и к тому же с бандитом.

— Да не боюсь я тебя, ирод, — в тихом отчаяния сказала Матрена, — не боюсь... — и кинула отяжелевшие кисти рук на колени. — Убил бы, что ли...

— Убить — это и дурак сумеет.

— Вот ты и есть дурак. Был бы умнее, давно бы ушел за кордон да не издевался над людьми. Чего они плохого тебе исделали, ну скажи, чего?

Лялин отбросил щелчком самокрутку.

— А я уже был, может, за тем кордоном. — И истово повторил: — Был. Да житья нету мне там без тебя. Нету мне житья! Вот и возвернулся. Невмоготу мне одному. А что касаемо людей... Я не трогаю самостоятельного мужика. За что его трогать? Самостоятельный мужик — он опора престола. А всех прочих давил и буду давить. Коммунистов там всяких, большевиков, сельсоветчиков. Всех под корень сничтожу, — скрипнул зубами.

Матрена подняла на него глаза, и столько в них было неподдельного удивления, что Лялин, встретившись с ее взглядом, тут же опустил голову и надвинул на брови козырек фуражки.

— Семен... за что же ты так ненавидишь людей?

— А за что их навидеть? Все они виноваты, что я вот так, как зверь, хоронюсь в тайге. Это они закрутили революцию, поотбирали землю у справного мужика, постреляли как бешеных собак нашего брата. Я присягу давал государю, и никто ее с меня не сымал.

— Все равно тебя застрелят, как волка. Один ты, И чего прешь на рожон? Жить-то простому крестьянину действительно стало легче. Землю дали, зерном помогли.

— А у кого зерно это отобрали, неужто не знаешь?

— Так ведь то излишки. Куда одному столь?

— Дура ты и есть дура. Живешь своим бабьим умом: волос длинный, а ум короток, правду говорят. А я не хочу, чтоб как все. Не желаю так жить. Я хочу, чтоб у меня был полон баз скотины и полны амбары зерна да чтоб кони, каких на всю волость не сыскать. А моего батю коммунисты зарубили, всю семью пустили по миру, так что никого не найти теперя. Поперек дороги моей стали такие, как твой Соломаха. У-ух... — сжал кулаки Лялин и стукнул ими.