Окутанные сумраком деревья, тени боярышника, призрак пасущегося коня – все на миг слилось в одно неясное пятно у меня перед глазами. Я промолчала.

– Я… я просто решила, надо сказать тебе, что я знаю, – продолжала Жюли. – Я с самого начала знала. А ты… ты с ним еще не говорила?

Владеющее моим разумом смятение вновь взметнулось и обрело другую форму.

– Еще… – пробормотала я. – Что ты имеешь в виду? С кем я должна была говорить?

– С мистером Форрестом, разумеется.

Снова молчание. Я не могла бы заговорить, даже если бы и попыталась. Но не успела я подобрать слова, как Жюли снова посмотрела на меня – бегло и исподлобья – и сказала, как примерный ребенок, признающийся в чем-то, за что его могут наказать:

– Прости. Но я хотела тебе сказать, что я с самого начала все знала. Я знала, что вы с мистером Форрестом любите друг друга.

– О боже ты мой, – вырвалось у меня.

– Прости, – повторила она с каким-то отчаянием. – Наверное, мне не следовало признаваться, что я знаю. Но я хотела, чтобы ты знала. На случай, если вдруг возникнут проблемы… или еще что-нибудь. Понимаешь, я на твоей стороне. С самого начала.

– Жюли…

– Только не думай, я не шпионила. Просто иногда видела вас вместе, а ведь когда рядом крутится одиннадцатилетний ребенок, на него редко обращают внимание. А я тогда провела тут на каникулах всю весну и лето и знала, что вы оставляете друг другу письма в том увитом плющом дереве рядом со старыми воротами Холла. Мне казалось – чудо как романтично. Теперь-то я понимаю, как это должно было быть ужасно. В смысле, для тебя. Ты ведь тогда была младше, чем я сейчас.

Я со всех сил ухватилась обеими руками за перекладину.

– Жюли… ты… мы… я не…

– Ой, да я знаю, что между вами не было ничего дурного. Я имею в виду, по-настоящему дурного…

Пусть продолжает, думала я, пусть расскажет мне все, что видела, все, что знала. В худшем случае она могла бы припомнить только то, что тенью маячило за границей романтики. Романтики? Адам Форрест? Кон? Два имени горели предо мной, точно их выжгли на перекладине перелаза…

– Ты ничего не могла поделать. Когда влюбляешься, тут уж никто ничего не поделает. – Жюли преподнесла сие обветшалое клише так, словно это была универсальная панацея, все еще запечатанная и сверкающая полиэтиленом. – Дальнейшие действия – вот что важно. Я именно то и подразумевала, когда сказала, что знаю, что ты пережила трудные времена. То есть я имею в виду, коли уж влюбишься в женатого человека, так совершенно ничего нельзя предпринять, правда?

Похоже, для Жюли влюбиться было событием столь же понятным и неподвластным собственной воле, как заразиться во время эпидемии. А то, что наступает такой момент, когда воля сознательно отступает и дает желанию зеленый свет, было для моей юной кузины так же незнакомо, как и знание, что, не сдайся воля, желание свернуло бы в сторону и жизнь в конце концов снова потекла бы тихо и мирно.