Он еле слышно перевел дыхание и повернулся к мальчику:

– Отцепи косилку, Джим. Я еду к дому. Тед!

Старший работник шагнул вперед – неторопливо, но с любопытством поглядывая на меня.

– Тед, мистер Уинслоу заболел. Я еду туда и, возможно, сегодня уже не вернусь. Продолжайте без меня. – Еще несколько торопливых наставлений, и рука его вновь легла на стартер. – Ах да, и пошлите кого-нибудь из мальчиков открыть те ворота для машины доктора. Джим, запрыгивай в трактор, потом отведешь его назад. Я передам вам новости с Джимом, Тед, как только увижу, как он там.

Мальчик послушно запрыгнул наверх, и Кон немедленно включил мотор, мотнув головой мне. Я обежала трактор кругом и залезла сзади. Механизм рывком тронулся с места, круто свернул в сторону от полосы скошенной травы и помчался по ухабам напрямик к воротам. Рабочие, ворошащие сено, останавливались и с любопытством уставились на нас, но Кон никак не реагировал на их взгляды. Решетку он преодолел, практически не сбавив скорости. Вскоре он начал тихонько насвистывать – сквозь сжатые зубы вырывался шипящий звук, совсем как струя пара из-под клапана. Мне кажется, в те минуты я ненавидела Кона стократ сильнее, чем когда-либо прежде, – сильнее, чем когда он пытался заставить меня выйти за него замуж, сильнее, чем когда я вырвалась из его рук и побежала, вся в синяках и до смерти перепуганная, к дедушке, сильнее, чем когда он притязал на роль Адама, назвавшись моим возлюбленным, и так глупо солгал насчет ребенка, сильнее, чем когда он привел меня, самозванку, в Уайтскар, чтобы навредить Жюли.

Когда мы слезли с трактора во дворе фермы, он мельком взглянул на меня:

– Кстати, помнится, ты хотела о чем-то поговорить со мной? О чем именно?

– Это подождет, – ответила я.

Дедушка все еще лежал в забытьи. Доктор приехал, провел с ним какое-то время, а потом, ближе к вечеру, уехал вновь на вызов. Вот нам телефонный номер… пусть мы непременно позвоним, если произойдут какие-либо перемены… но он всерьез опасается. Мисс Уинслоу, мисс Дермотт, он всерьез опасается…

Дедушка лежал на спине, опираясь на груду подушек. Дыхание вырывалось из его губ тяжело и с видимым усилием, порой протяжными, тихими стонами. Время от времени оно прерывалось, и сердце мое тревожно подпрыгивало и замирало в груди, а потом, когда это неверное дыхание возобновлялось, вновь начинало биться часто и неровно…

Я не отходила от него ни на шаг, придвинув кресло к изголовью кровати. Кон занял место с другой стороны. Весь день он то недвижно, как изваяние, сидел, устремив взор на лицо старика, то, в припадке непоседливости, рыскал по комнате – молча и бесшумно, как кошка. Я долго терпела, но потом, не выдержав, коротко попросила его выйти, если он не может ждать спокойно. Кон бросил на меня удивленный взгляд, сменившийся долгим оценивающим, а потом вышел, но уже через час вернулся и снова занял свое место по другую сторону постели старика. Пытливый, изучающий взор синих глаз снова и снова впивался в мое лицо. Мне было все равно. Я так устала, что любые переживания были бы сейчас для меня столь же невозможны, как бег для тяжелораненого. Бог знает что могло отражаться на моем лице. Я даже не пыталась ничего скрыть от Кона, и сейчас меня это уже не тревожило – не было сил тревожиться…