— Вот ведь змею на груди пригрел, — сказал он. — Да, я тоже грешен, тоже подвержен многим порокам, но чтобы опуститься до такого, до убийства несчастных русских эмигрантов… А ведь вы, господа, думали, что это я Вельзевул. Я сразу заметил, что что-то в Одинцове не так.

— Ладно вам, генерал, оправдываться, — сказал Бекасов. — Никто вас ни в чем не винит.

— Это вы подменили препарат? — спросила генерала Анна.

— Вообще-то я подозревал и Луневского, и Одинцова, поэтому взял у немца лишь витамины под видом опиата.

— А меня, значит, не подозревали? — спросил Костя Талый.

— Я тебя, Костя, подозревала — сказала Анна. — У тебя было немало причин мстить белым.

— Какие же это причины, Анна Владимировна?

— Ты же прислал мне трогательную телеграмму от Махно?

— Ну.

— Всё еще любишь.

— Ну.

— Мстишь мне, за то, что я тебя бросила смертельно раненным. Но я действительно думала, что ты убит.

— Я давно тебя простил.

— Нет, Костя, не простил. И никогда не простишь. Но убить ты меня не посмеешь, ты будешь убивать других, которые якобы сломали твою жизнь. Нас с тобой преследовали корниловцы. Но на самом деле, это были ваши хлопцы-махновцы. А ты мстишь белым, за то, что они якобы отняли меня у тебя. Ты перебрался с любовницей за границу, за вами последовали и «хлопцы», с которыми ты здесь и промышлял. Ты не только убивал офицеров, мстя за меня, но грабил их, как последний подонок.

— Нет! — крикнул Талый. — Да, я люблю тебя, больше всех на свете, и я ненавижу свет, который отнял меня у тебя!

Костя выхватил револьвер Нагана, молниеносно взвел курок, направил ствол на Анну, но тут же выстрелил себе под подбородок.

Кровавые брызги разлетелись по всей комнате, попали на лицо Грудилина. Он стряхнул кровь со своего лицо двумя пальцами.

В комнату вбежал хромающий Одинцов с рассеченным лбом, «клерки», за ними Николай Николаевич. Увидев кровавую картину, поморщился.

— Теперь, наконец, всё? Этот был главным террористом?

— Всё, ваше императорское высочество, — ответил Одинцов. — Теперь осталось взять его банду. Я знаю их адреса.