Розмари снова ищет взглядом меня. Я легонько пожимаю плечами – дескать, поступайте как знаете. Тут уже дело касается не моих, а ваших денег, так как вилла Горанова вовсе не стоит такой суммы. Розмари колеблется несколько секунд, но, когда комиссар угрожающе вскидывает молоток, она не выдерживает и снова выкрикивает:

– Триста сорок тысяч!

На сей раз колебания справа. И они длятся так долго, что сомневаться больше не приходится – моя квартирантка все же обеспечила себе разорительную покупку.

Комиссар в последний раз поднимает молоток.

– Триста сорок тысяч, дама посередине зала… Раз…

Два…

– Триста семьдесят тысяч! – неожиданно звучит голос в публике.

Однако это уже не Флорин голос, а бас какого-то мужчины. Я гляжу в его сторону и вижу человека средних лет, среднего роста, с ничем не примечательной физиономией, в обычном сером костюме, человека, каких мы ежедневно встречаем на улице, даже не замечая их, а уж о том, чтобы как-то запомнить их, и говорить не приходится.

Розмари тоже смотрит в ту сторону, и по ее бесстрастному каменному лицу я вижу, что она в бешенстве.

– Он вас выручил из беды, – бросаю я, чтобы успокоить ее. – Перестаньте, это же безумие.

– Я, конечно, перестану, – отвечает она безучастным тоном. – Но не потому, что это безумие, а потому, что я не в состоянии позволить себе пойти на такое безумие.

– Триста семьдесят тысяч, господин в глубине зала… –

снова подает голос комиссар, но тут же умолкает, так как в этот момент к нему приближаются двое мужчин и молодая женщина.

Незнакомые мужчины и комиссар вполголоса говорят о чем-то, после чего обладатель молотка снова обращает к публике свое аскетическое лицо, чтобы сообщить усталым голосом:

– Торг отменяется.

По залу проносится глухой ропот недовольства.

– Мне кажется, я вправе знать, в чем причина! – доносится бас из глубины зала.

– Причина не процедурного характера, – сухо объясняет комиссар. – Вилла продаже не подлежит, поскольку у покойного есть законная наследница.

По залу снова прокатывается ропот, на сей раз ропот удивления.

– Это наилучший исход, – безразлично говорю я своей квартирантке. – По крайней мере не придется сожалеть, что кто-то вас перещеголял.