Пока мы расправляемся с закуской, кельнер снова начинает суетиться возле нашего стола, вооруженный всякими спиртовками и сковородками, чтобы закончить у нас на глазах сложное приготовление основного блюда. Блюдо это, говоря между нами, кусок обычной телятины, приправленный какими-то там изысканными соусами, а в качестве гарнира кладут грибы, мелкие кусочки мяса и не помню что еще – и все это только для того, чтобы пришлепнуть к простому блюду какое-нибудь диковинное название и заломить невероятную цену.

Наконец кельнер подносит нам в строгом соответствии с ритуалом фирменную достопримечательность и прохаживается в сторонке, что позволяет мне вернуться к прерванной беседе.

– А могу ли я знать, как вы сами представляете интересующую нас цифру?

Гость методично дожевывает ломтик филе, добавляет для вкуса грибочек, отпивает «бордо» девятьсот пятьдесят какого-то там года и лишь после этого отвечает:

– Я ее представляю как нечто действительно способное толкнуть разумного человека на риск…

– Но тут вообще нет риска.

– Вы так считаете? – укоризненно качает головой мосье

Арон. – Для вас, молодых, существует лишь один риск –

тюрьма. А запятнанное достоинство? А попранная честь?

Раз в ход пошли такие громкие слова, значит, цена будет изрядная. Дети и те знают, что честь и достоинство дешево не продаются.

Пускай, думаю, гость сперва насытится как следует да выпьет еще два-три бокала вина, может, тогда станет сговорчивей. Старик действительно оживляется, но причина не столько во мне, сколько во Флоре, а та, как бы почувствовав, что на нее обращают внимание, вызывающе закинула ногу на ногу, оголив свои импозантные бедра, и с равнодушным видом курит ту вкусную сигарету, которая венчает обед и с которой так приятно кофейничать.

– Мне кажется, эту молодую даму я вижу впервые… –

бормочет мосье Арон, меняя, уж не знаю в который раз, свои очки.

Он произносит эту фразу таким тоном, словно является завсегдатаем «Двух голубей» и со всеми здешними посетителями на короткой ноге. Я не считаю нужным отвечать, поскольку я здесь человек случайный и у меня, естественно, нет оснований быть знакомым с дамой.

– Я так и не услышал от вас, как вы сами представляете себе цифру, – пробую напомнить ему во время кофе.

– Мое представление, мосье Лоран, основательно тяготеет к семерке. Говорят, будто семь – еврейское число, но никуда не денешься: я еврей по отцу, так что для меня это число в какой-то мере вопрос национальной гордости.

– Если не ошибаюсь, в Библии нередко встречается и цифра три, – пытаюсь я возразить.