– Ладно, – говорю. – Не будем пока о твоей фигуре и о твоих габаритах. Обратимся к интеллекту. Разве тебе есть на что жаловаться?

– Отнюдь, но меня заботит другое. Чтобы делать деньги, надо иметь еще один инструмент…

– Опять же деньги.

– Именно. Нужен капитал.

– Держу пари, что в эту минуту в маленькой старой

Европе двести – триста фирм на грани банкротства, хотя, когда они начинали, и деньги были у них немалые, и мараковали они, должно быть, неплохо.

– Раз они на грани банкротства, значит, чего-то им определенно недоставало, – невозмутимо возражает Флора. –

И скорее всего именно сообразительности. Каждый дурак, способный копить и наживать, воображает, будто у него ума палата.

– Если под словом «интеллект» ты подразумеваешь свет гениальности…

– Моя соседка фрау Пульфер, – говорит Флора, не обращая внимания на чушь, которую я несу, – нажила состояние на мизерном наследстве в двадцать тысяч плюс сообразительность. Могу запросто это подтвердить, потому что не так уж давно заправляла в одной из ее лавчонок.

– Лавчонок по продаже чего?

– Не брильянтов. И не парижских туалетов. А самых банальных вещей: трубок, зажигалок, пепельниц, сигарет…

– Что можно выгадать на пачке сигарет?

– Мелочь, конечно. Но если ты за день сбываешь тысячи пачек… Когда трубка стоимостью в пятьсот марок приносит тебе двести марок чистой прибыли и если ты имеешь понятие, где открыть лавчонку и как ее обставить…

– Это и есть твоя мечта?

– Торговать табаком? Ты опять путаешь меня с кем-то, Пьер. То я для тебя американский феномен, то фрау

Пульфер.

– Вот там, сразу за перекрестком, небольшая развилка, – говорю я. – Свернешь направо и остановишься.

– Мы же едем в Лозанну?

– Свернешь направо и остановишься, – повторяю я.